Роберта изумленно на нее взглянула, потупилась и медленно покачала головой.
– Не выдумывай глупостей.
– Но ведь ты сама говоришь, что не читаешь его книги. Откуда тебе знать?
– У него давным-давно другая девушка. Теперь они женятся. Странно только, что не сделали этого раньше.
– Да тут много странностей. – Вивьен уставилась на подругу с видом детектива, что силится разгадать величайшую в своей жизни тайну. – Мне безумно интересно, может ли столь известный писатель быть в жизни совершенным придурком?
– О чем ты? – Роберта поморщила лоб.
– О’Брайен обошелся с тобой и обходится теперь, как последний гад! – горячо воскликнула Вивьен. – Вскружил тебе голову, умолчав, что у него уже есть невеста, потом привез тебя в родительский дом и оставил на растерзание тетки, которая, судя по всему, зациклена на дурацких семейных традициях. Неужто, уезжая, он не догадался, что она примется тебя обрабатывать?
– Не знаю... – Роберта поджала губы. Слова Вивьен вонзались в сердце острыми иглами.
– Потом не позвонил, благополучно обхаживал Франсину и вот женится на ней и ее богатствах, но при этом воспылал желанием домучить тебя, – продолжала Вивьен. – Это он-то, кто заявляет: великий смысл в поиске истины, в честном труде, в любви и терпении. Что все это значит? Что наш поборник добродетелей попросту смекнул, какими призывами и измышлениями можно собирать с нас, наивных дурачков, деньги, а сам давно не верит ни в какие добродетели? И цинично пользуется всеми земными благами, не задумываясь о том, что при этом топчет самое святое, то, что бесстыдно превозносит в книжках – человеческую привязанность, любовь? Так выходит?
Роберта крепко прижала к лицу ладони. В висках запульсировала тупая боль, на плечи тяжким бременем снова навалилась усталость.
– До чего же хочется вдруг узнать, что все не так, – исполненным мольбы голосом протянула Вивьен.
Роберта медленно опустила руки.
– Мне тоже. Поверить не могу, что Диккенс, например, был не таким, как, скажем, его Пип, а Фитцджеральд – как Каррауэй, рассказчик из «Великого Гэтсби». Во всяком случае, что они ценили в жизни вовсе не то, что их герои.
Вивьен наморщила нос.
– Диккенса мы читали в школе. «Оливера Твиста». Потом смотрели фильм. – Ее передернуло. – Вспоминается что-то безысходное и мрачное.
– Ах да, я совсем забыла! – Роберта печально улыбнулась. – Ты признаешь только авторов-современников. Которые, кстати, тоже пишут о безысходности...
Вивьен кивнула.
– Нынешние беды лично меня волнуют гораздо больше, чем прежние. В душе все вскипает, начинаешь ломать голову: а верным ли путем иду я? Достаточно ли требовательна к себе? Не по пустякам ли порой ворчу и ною?
– Но ведь – и это самое удивительное – люди во все времена страдают, ошибаются и любят почти одинаково! – воскликнула Роберта. – Сама убедишься, только попробуй прочесть Моэма, Уайльда или, допустим, Шоу.
Вивьен забавнее обычного сложила губы – настоящим миниатюрным бантиком.
– Моэма мы тоже читали в школе. Какие-то рассказы. – Она задумалась. – Впрочем, сейчас восприятие будет наверняка совсем другое. Надо правда попробовать. Только вот...
– ...Знать бы, что написанное выстрадано, – договорила за нее Роберта. – Что все эти мудрые не меркнущие истории не надувательство. – Она решительно покачала головой. – Нет, нет! Не может быть, чтобы Шоу и Хемингуэй лгали! Исключено! – Ее лицо погрустнело, меж черных бровей залегла неровная складка. – Что же касается О’Брайена... – К щекам прилила кровь, глаза вдруг защипало – захотелось плакать, но Роберта совладала с собой. – Знаешь, когда мы общались с ним в Дублине и я читала его книги, то слышала из уст героев его голос, угадывала его в каждом их поступке, в каждой фразе... А потом совсем запуталась, вот как ты, и решила больше вовсе ничего о нем не знать, даже те, первые книжки отправила домой с Мартином – чтобы не было соблазна заглядывать в них, теряться в нескончаемых догадках, рвать себе душу.
Вивьен медленно покачала головой.
– Такое чувство, что тут что-то не так... – Она вдруг подобралась на табурете. – Но будь осторожна! Даже если О’Брайен не желает тебе зла, даже если вы оба только игрушки в руках его чертового семейства, ты не должна больше страдать!
Роберта кивнула.
– Я и так вдоволь наплакалась, куда же больше? – Ее глаза подернула влага, но она, дабы не показывать своей слабости подруге, быстро опустила ресницы и отвернулась.
– Теперь положение опаснее: он женится! – напомнила Вивьен. – Смотри, не влюбись в него снова!
– Я и не переставала его любить... – По щеке Роберты покатилась-таки хрустальная слезинка.
– Берта! – Вивьен наклонилась над стойкой и схватила подругу за руку. – Несчастный ты человек... А я думала... – Она тяжко вздохнула и вдруг требовательно прибавила: – Не езди завтра в «Нову»! Оставь его с носом! Нечего вам больше видеться! Отель они, раз ты так скверно рекламировала залы, дай бог, выберут другой!
Роберта смахнула слезу и упрямо покачала головой.
– Нет, я поеду. Должна поздравить Стефани. И потом не привыкла издеваться над людьми. – Она заставила себя унять тоску и улыбнуться. – Утром схожу в спортзал, устрою себе тренировочку часа на полтора, потом – в бассейн.
Вивьен скривила рот.
– Это еще зачем? Чтобы под вечер чувствовать себя так, будто тебя битый час лупили? Все мышцы будут болеть!
Роберта засмеялась.
– Эх вы, британцы! Ничего-то вы не понимаете в здоровом образе жизни! Не волнуйся, я, совсем наоборот, буду чувствовать себя бодрой, полной сил, уверенности. Я ведь регулярно тренируюсь и плаваю – ничего у меня не заболит. – Она встала с кресла и потянулась. – А раз приду в «Нову» уверенной и бодрой, сумею держаться как надо. Спокойно, неприступно, так, будто ничего между нами и не было.
– Но ведь... – попыталась было возразить Вивьен.
Роберта перебила ее, ясно давая понять, что решение приняла окончательное:
– Шустрика я возьму к себе. Пока не усну, дам ему еще немного побегать на воле. – Она взяла клетку и, бросив через плечо «спокойной ночи», пошла в спальню.
Вивьен проводила ее сочувственным взглядом и мысленно пожелала удачи.
Утро началось неожиданно. Раскрыв глаза и взглянув на сплошь устланный обрывками бумаги столик, Роберта чуть не вскрикнула – видеть любимую комнату в столь невообразимом беспорядке было до того непривычно, что по телу побежали мурашки. Лишь присмотревшись к пестрым глянцевым и кремовым матовым клочкам и насилу узнав в них пакет и журнал с гостиничными сплетнями, что навязал почитать Чарли, она сообразила, кто учинил безобразие. И так расхохоталась, что из глаз потекли слезы.
