— Вечер обещает быть чудесным.
По тому, как она это произнесла, чувствовалось: она не хочет, чтобы Роберт возвращался в гостиницу и оставил ее одну. Сам того не ожидая, он вдохнул жизнь в мрачный день, придал ему очертание и смысл, наполнил общим для них двоих приключением, и теперь ей не хотелось, чтобы оно кончалось.
Девушка спросила:
— Когда ты возвращаешься в Лондон?
— Завтра утром. В воскресенье. Чтобы быть в галерее в понедельник. Весь уик-энд в делах. Когда отец нарисовал твой портрет верхом на осле? — спросил Роберт.
— С чего это тебя заинтересовало?
— Просто пришло на ум. Эта картина зачаровывает. Ты выглядишь такой торжественной, важной.
— Именно такой я себя и ощущала: торжественной и важной. Мне было шесть лет, и это единственный мой портрет, написанный отцом. Осла звали Мокей. Он обычно возил нас на спине к берегу и обратно со всеми корзинами и вещами для пикника.
— Вы всегда жили в коттедже?
— Не всегда. Только с тех пор, как Бен женился на Гарриет. До этого мы жили где попало — в пансионате, у друзей. Иногда просто в мастерской. Было забавно. Но Гарриет заявила, что не намерена жить как цыганка. Поэтому купила несколько коттеджей и объединила их в один дом.
— И правильно сделала.
— Да. Она была умной женщиной. Однако Бен никогда не считал это строение домом. Его дом — мастерская, и когда он в Порт-Керрисе, то проводит в коттедже как можно меньше времени. Мне кажется, коттедж напоминает ему о Гарриет и немного выбивает из колеи. Он постоянно ожидает, что она вот-вот появится вновь и начнет говорить, что он опаздывает куда-то, или натащил грязи на пол, или пачкает краской подушки софы…
— Значит, творческий инстинкт пробуждается только в беспорядке?
Эмма рассмеялась:
— По-твоему, когда вы с Маркусом сделаете Пэта Фарнаби богатым и известным, он по-прежнему захочет сидеть на насесте с курами госпожи Стивенс?
— Посмотрим. Но если он и правда приедет в Лондон, без сомнения кому-то придется его отмывать и вычесывать пыль веков из его золотушной бороды. Хотя… — он потянулся, — все это окупится.
Они перевалили через вершину холма и теперь спускались по шоссе к Порт-Керрису.
— Что делают молодые люди в Порт-Керрисе в субботние вечера, Эмма?
— Все зависит от погоды.
Полицейский махнул им, разрешая продолжать путь.
— А мы что будем делать? — спросил Роберт.
— Мы?
— Да. Ты и я. Не хочешь поужинать вместе где-нибудь?
Минуту она размышляла, не высказала ли она случайно свои мысли вслух…
— Ну… я… Если ты не считаешь себя обязанным…
— Я не считаю себя обязанным. Я хочу. Мне это доставит удовольствие. Куда поедем? Ко мне в гостиницу? Или тебе это не по душе?
— Да… Конечно… Я согласна.
— Быть может, ты знаешь уютное местечко в итальянском стиле здесь, в Порт-Керрисе?
— В Порт-Керрисе нет уютных местечек в итальянском стиле.
— Значит, нет. Я и боялся, что здесь такого нет. Поэтому пусть это будет двор с пальмами и центральное отопление.
— Там играет оркестр, — добавила Эмма, считая нужным предупредить его. — По субботам. И топчутся танцующие.
— Ты как будто считаешь это неприличным?
— Я подумала, быть может, тебе не понравятся такого рода развлечения. Бену не нравятся.
— А мне они очень даже нравятся. Как и все, что может понравиться тому, с кем я отдыхаю.
— Никогда не думала о подобных вещах в таком ракурсе.
Роберт рассмеялся и посмотрел на часы:
— Половина седьмого. Я отвезу тебя домой, заеду в гостиницу переодеться и позвонить Маркусу, а затем вернусь за тобой. В полвосьмого ты будешь готова?
— Я тебя угощу, — пообещала девушка. — Дома стоит бутылка виски «Деди Рэм», которую подарили Бену лет десять назад и до сих пор не раскупорили. Я всегда хотела попробовать, что там внутри.
Но Роберт не проявил радости:
— Я бы предпочел мартини.
В гостинице Роберту вместе с ключами вручили три записки.
— Когда поступили эти звонки?
— Там обозначено время, сэр. Три сорок пять, пять и полшестого. Господин Маркус звонил из Лондона. Он передал, чтобы вы позвонили немедленно по возвращении.
— Я и так собирался это сделать. Но все равно спасибо.
Озабоченный таким необычным для Маркуса нетерпением, Роберт прошел в свой номер. Беспокойство вызвали повторные звонки. Он решил, что до Маркуса дошли слухи о попытках других галерей перехватить молодого художника. Или, возможно, у его компаньона было на уме что-то еще — неужели он хотел все отменить?
В номере шторы оставались задернутыми, постель не убрана, в камине горел огонь. Сев прямо на кровать, Роберт поднял трубку телефона и набрал номер галереи. Достал из кармана полученные у портье записки и сложил их по порядку на прикроватном столике: «Господин Бернстайн просил позвонить», «Звонил господин Бернстайн, позвонит позже», «Господин Бернстайн…».
— Кент 3778. Галерея Бернстайна.
— Маркус…
— Роберт, слава Богу, ты наконец позвонил! Получил мое сообщение?
— Целых три. Но я же и так обещал позвонить по поводу Фарнаби.
— Дело не в Фарнаби. Все гораздо сложнее. Дело в Бене Литтоне.
У нее было платье, увиденное в Париже, страшно приглянувшееся, очень дорогое, но все-таки купленное. Черное, без рукавов, очень строгое.
— Ну куда вы оденете такое платье? — спросила мадам Дюпре.
Эмма, наслаждаясь роскошью приобретения, ответила:
— Ах! Куда-нибудь, по какому-нибудь случаю.
До сегодняшнего дня такого случая не представлялось. Сделав высокую прическу и надев серьги с жемчужинами, Эмма осторожно продела голову в вырез черного платья, застегнула молнию, закрепила пояс, и ее отражение в зеркале подтвердило, что те две тысячи франков были потрачены недаром.
Когда приехал Роберт, она была на кухне, выколачивала из поддона кубики льда для обещанного мартини. Она пошла и сама распахнула входную дверь; девушка обнаружила, что мрачный день сменился тихим прекрасным вечером: небо сверкало голубыми звездами, как драгоценными камнями.
Удивленная, она произнесла:
— Какой чудесный вечер!
— Поразительно, не так ли? После ветра и дождя Порт-Керрис выглядит как Постано. — Он прошел в дом, и Эмма закрыла за ним дверь. — Для завершения картины над морем должна еще подняться луна. Тогда не хватать будет только гитары и тенора, поющего «Санта Лючию».
— Быть может, мы его еще услышим.
Гость из Лондона был одет в темно-серый костюм, накрахмаленную сорочку с безупречно стоящим воротничком и сверкающими белыми манжетами, из-под которых поблескивало золото на запястье руки. Его рыжеватые волосы были гладко причесаны. Роберт принес с собой свежий цитрусовый запах лосьона после бритья.
