— Оля, Оленька, Олюня… — произнесла она нараспев, чисто выговаривая каждую букву. — Галя, Галочка, Галчонок… Помнишь?
Дыхание стало тяжелым. Кирилл попытался расслабиться и не смог.
«Чья эта проклятая птичка? Кто научил ее этим именам? — лихорадочно думал он. — Как попала она к Белоусу? Где он выкопал мою живую память? Дьявол попугайный! Значит, мои подруги задумали проучить меня с помощью птицы… А может, Белоус в курсе дела? Не случайно же он предложил одну Лорину! Неужели не было других пташек?»
Лорина сидела тихо, словно ждала, когда он придет в себя. Но знала она очень много. Гораздо больше, чем мог предположить ее новый владелец. Выяснять эти знания до конца Дольников боялся.
— Вера, Верочка, Веруня… — продолжила Лорина свою увлекательную игру, грассируя любимой рычащей буквой. — Помнишь? Настя, Настенька, Настена…
Кирилл понял, что обречен. Что его просто-напросто швырнули в сеть, неосмотрительно расставленную им самим и беззаботно забытую. И загонят теперь, как волка, чтобы насладиться его страшной гибелью. Вирус мести, рождающийся в секунду, овладевает человеком надолго и всерьез. И направленная холодной и почти неженской волей, Лорина будет исполнять эту волю до конца.
Дольников резко встал, но птица с плеча не слетела. Она раздумывала, вероятно выбирая в своем приличном запасе имен особенно ранящее. Медлить было опасно. Кирилл рывком набрал знакомые цифры.
— Белоус, — отрывисто произнес он, — только честно, как оказалась у тебя Лорина?
— Я, кажется, говорил, — удивился Митя. — Пташку привезли моей троюродной тетке для ее дочки-студентки, а девица ни с того ни с сего подарила Лорину подруге. Потом молодки повздорили, птицу хозяйка после ссоры забрала, но держать дома не захотела… А что случилось с этой чертовой птахой?
Дольникову показалось, что Белоус не врет. Значит, совпадение? Таких совпадений не бывает. Дочка знакомых в придачу с подругой… Произнесла Лорина их имена или еще не успела?
— Митя, мне нужно немедленно ее продать! — выпалил Кирилл. — Иначе я не доживу до утра. Объяснять ничего не хочу. За полцены, но сию минуту. Я еду к тебе!
— Ну ладно! — недоумевая, согласился Белоус.
В такси Лорина молчала, но в подъезде Белоуса, когда Дольников почти ликовал, осторожно напомнила ему из клетки:
— Лена, Леночка, Ленуша…
Отдав Лорину за бесценок Белоусу, Кирилл возвращался в мастерскую на том же такси, обессилевший, бледный, с валидолом, который заботливо сунул, глянув на незадачливого художника, Белоус. Мимо мчалась ночная, темная, в мерцающих огнях Москва, проносились дома, краны и жалкие, вымершие палисаднички. Город ложился спать. И Дольников подумал, что теперь вряд ли сможет забыть наигранный, истерический смех Лорины, ее круглый, кокетливый глаз и воркующий, по-женски настойчивый и ласкающий, с придыханием, шепот:
— Помнишь? Ты помнишь? Ты помнишь всех?! Их слишком много… Как же ты можешь…
Только женщины и дети умеют задавать вопросы с таким страшным, непреклонным терпением и несгибаемым упорством, выворачивая душу наизнанку. Так садистски допрашивал сегодня утром в трамвае несчастную Бабу-ягу маленький Александр…
Валидол под языком давно превратился в плоскую, холодную лепешку, а дать вторую таблетку Белоус не догадался.
Училась Лёка легко. А вот с солированием у нее сразу не заладилось.
Руководитель ансамбля, лохматый и неопрятный очкастый гитарист с аистоподобной фигурой оглядел маленькую и, по его мнению, невыразительную Лёку с нескрываемым презрением. Рекомендация великого маэстро была ему явно по фигу…
Ее пение он тоже выслушал с нехорошей ухмылкой. Пересмеивались и музыканты.
— И это все, что ты можешь? — спросил руководитель, когда Лёка замолчала.
Она так и ждала — сейчас добавит «детка».
Не дождалась… И то хорошо…
— А что вам нужно? — набравшись наглости, ответила вопросом на вопрос Лёка. — Переведите! — И неуверенно улыбнулась. Так заискивающе, робко и трепетно улыбается манежу, резко округлившемуся внизу, начинающий гимнаст, впервые вставший на натянутый посередине цирка канат.
— Да не нам, а зрителю! — с негодованием отозвался очкарик. — Его нужно очаровать, пленить, увлечь и все такое прочее… По полной программе. А тут… — Он вновь с очередной волной пренебрежения окинул Лёку взглядом. — Ну чем тут можно прельститься? И поешь ты неважно… Это я тебе говорю! А то, что я говорю, — железно!
Лёка обиделась, закипела и хотела тотчас выпалить в лицо этому зарвавшемуся наглецу, что к ней липнут мужики, как завороженные, что одежка на ней — из самых дорогих и модных бутиков Москвы, что ее любят Гоша, Кирилл и еще уйма хороших и вполне достойных людей… Не чета этому развязному типу!.. И вообще, что он из себя представляет?.. Какой-то никому не известный, совершенно не раскрученный жалкий ансамблишко!.. Его и вывезти-то может лишь солистка… Например, Лёка…
Она вовремя остановила себя и постаралась успокоиться. Хотя это было очень трудно в ее положении…
— Ты пойми, нам позарез нужна певица, которая моментально сделает нас известными! Ну, куда нам с тобой?.. Нет, уж извини…
— Я сделаю! — хотела закричать Лёка. «Я постараюсь!.. Вы только возьмите меня, и сразу все увидите и поймете!..»
— А ты где пела раньше? — спросил ударник.
Лёка смутилась. Сказать правду она не могла — это сразу бы стало концом ее даже не начавшейся карьеры.
Дело в том, что Лёка в родном городке не только просиживала на диване в родной квартире. Она быстро отважилась на рисковый эксперимент и после развода с ангелочком Саней предложила свои певческие услуги маленькому местному ресторанчику. В большой сунуться побоялась. Кроме того, там уже давно пела полная дама средних лет, сильно декольтированная и накрашенная. Дама подвизалась на цыганских романсах и неслабо преуспела в этом деле, потому что народ уик-эндовскими вечерами валом валил насладиться цыганщиной и заодно полопать котлеты и отбивные.
Конкурировать с дамой Лёка не решилась и пошла почти на окраину, где несколько лет назад открылся довольно подозрительный — так считала мать — ресторан с сомнительным названием «Наслаждение». Кто чем там наслаждался, Лёке выяснить не удалось, зато усатый хозяин с маслеными глазками, весь лоснящийся от избытка жирной пищи, сразу согласился взять ее на работу. Испытательный срок — месяц.
Лёка обрадовалась. Глупая… Ее радость продолжалась слишком недолго.
Во-первых, над ее пением буквально все на следующий же день стали издеваться. Во-вторых, к ней начали приставать все, кому не лень, — официанты, подвыпившие посетители и, наконец, сам хозяин. Правда, делал он это с какой-то ленцой, с такой откровенной неохотой, что Лёка удивилась, зачем ему это вообще понадобилось. Видимо, из любви к искусству.
