соглашаюсь я, с ужасом представляя себя перед телекамерами.
— Вам также нужно будет подтвердить нахождение рядом с виновником торжества в ту самую ночь. И для прессы лучше, чтобы это была не случайная связь.
Чего? У меня глаза расширяются, когда я понимаю, к чему они ведут.
— Думаю, учитывая ваше общее прошлое, вам не составит труда изобразить приличную пару, — продолжает командным тоном вещать главарь этого цирка-шапито, — и ответить на вопросы заученным текстом, пока правоохранительные органы не докопаются до истины.
Не составит труда?
Да я не чувствую пола под ногами, а мои губы дрожат, когда пытаюсь выдавить хотя бы слово, потому что… да это ведь Егор! Я должна буду изобразить его девушку? И он не будет возражать?
А у него есть выход?
— И Егор Фердинандович не против? — специально не смотрю в его сторону, задавая вопрос, иначе подавлюсь собственными словами. — И его девушка не станет возражать?
— Со своей девушкой я разберусь как-нибудь сам, — не очень довольно хрипит Егор рядом. Кажется, ему затея тоже не по душе.
И меня заметно подстегивает сей факт.
— Это все? — бросаю я почти небрежно, чтобы скрыть ураган внутри.
Я больше ни мгновения не хочу находиться здесь. Да, я чувствую вину за свое поведение, которое добавило Егору проблем, но я не намерена выслушивать и дальше претензии Егора и его начальников. Особенно с кристально чистой совестью.
— Все, — кивает главный, — с вами свяжется наш сотрудник.
Аврора
Garrett Nash — i hate you, i love you
(feat. Olivia O'Brien)
Я уже вылетаю из кабинета, когда слышу, как Егора просят задержаться. Ему говорят что-то про разбор полетов и прокуратуру, но мне неинтересно. По памяти добежав до лифта, я бесконечно часто жму кнопку вызова, но тот тащится с самого низа с постоянными остановками. Так чертовски медленно!
Слишком медленно.
Позади раздаются шаги, и я легко догадываюсь, кто стоит за спиной.
У меня возникает острое желание сказать Егору какую-нибудь гадость или хотя бы колкость — за все то, что я тут по его вине пережила, но отвлекает звук входящего сообщения. Я замечаю на экране имя того самого компьютерного друга, который пишет очень странные вещи, и, зайдя в кабинку с опущенной головой, отвлекаюсь.
По его словам, ситуация подозрительная: снимки и видео с камер явно подтерты. Нет ни одного доказательства моего присутствия на временном участке, где я сидела впереди рядом с Егором. Как будто меня и не было с ним.
Что вообще происходит?
Я даже не сразу понимаю, что Егор обращается ко мне, настойчиво повторяя мое имя.
— А? — переспрашиваю я, а лифт-то уже остановился на первом, и Егор ждет меня за его пределами.
— Я подвезу, — выдает он привычную фразу.
И мне бы отказаться, сепарироваться от него, да вызвать, черт возьми, такси! Но я послушно следую за Егором, как будто иначе нельзя.
Правда, даже сидя в его «мерседесе», я не могу успокоить жужжащий рой мыслей в своей голове. Происходящее не дает мне покоя. Я не могу перестать думать и чувствую напряжение Егора.
— А у тебя нет идей, кто бы так усердствовал, чтобы подставить тебя? — интересуюсь у него.
Ну, мало ли.
Он же медлит с ответом, будто бы в самом деле перебирает варианты.
— У меня… нет.
— Ты что, — вдруг догадываюсь, — тоже считаешь, что я замешана?
Да как он…
— Нет, — обрывает этот виток мыслей, — не считаю. Я считаю, что должен был соблюдать предполетный отдых, вместо того чтобы изображать рыцаря в сияющих доспехах. Ну, или трезвого водителя.
Я прыскаю.
— Тебя никто не принуждал. Ты вообще мог высадить меня прямо там, у бара.
Егор поворачивается ко мне на светофоре.
— Знаю.
— И рыцарь, кстати, из тебя так себе, — не могу сдержаться я, чтобы не добавить.
— Ага.
Меня до колик раздражает его это «ага».
— Ну что?
— Ничего.
— Да говори ты уже! — требую я, потому что меня бесит дурацкая недосказанность.
— Ничего, сказал же!
Егор как раз заворачивает ко мне во двор, когда я вспыхиваю синим пламенем. Этот его стальной тон слишком похож на тот, что из прошлого. Но я больше не позволю ему так со мной разговаривать.
— Если тебе есть что сказать мне, то самое время! — почти кричу я, отстегивая ремень и разворачиваясь к нему всем корпусом. — Вместо того чтобы «агакать», можно открыть рот и нормально поговорить, как обычно это делают взрослые люди!
— О чем? — следом взрывается он. Неужто сталь достигла температуры плавления? — О том, что ты ходячая катастрофа? О том, что каждый раз портишь мне жизнь?
Да что он…
Ладонь врезается в его колючую щеку еще до того, как я успеваю подумать, что делаю. Я, конечно, против физического насилия и лучше бы, наверное, не стоило мне распускать руки, но я сейчас не буду об этом жалеть. Не перед ним. Он не посмеет обвинять меня во всех смертных грехах. Я не навязывала ему свое общество. Я виновата во всем происходящем не больше, чем он.
Пылающий синий взгляд прожигает мою кожу — в тех местах, я уверена, она даже плавится. Мои пальцы пекут. Его щека стремительно краснеет.
— Пошел ты, — рычу я под нос и выскакиваю из машины прежде, чем Егор хотя бы чем-то ответит.
Ничего не хочу. Знать его не хочу. Думать о нем — тем более!
— Да постой же ты! — догоняет меня злой голос уже где-то совсем рядом, и меня резко разворачивают на сто восемьдесят градусов.
Егор. Прямо к себе. Я не успеваю дойти до подъезда каких-то два шага.
— Отвали от меня! Я помогу, раз пообещала, но больше мешать твоей распрекрасной жизни не буду! — выплевываю ему в лицо, а он все равно меня не отпускает. Вцепился щупальцами в запястье и держит.
— Ты мешаешь мне жить одним своим существованием, — произносит почти грубо, но приглушенно, опустив огромную пятерню на мою шею, точно удавку, и приблизив так, чтобы я слышала.
И что это должно значить? Лишь один из нас выживет?
Яркие при дневном свете глаза Егора оказываются прямо напротив моих. Я стою так близко к нему, что вдыхаю его раздражение и делюсь своей ненавистью. А после нас, точно магниты, намертво притягивает друг к другу — губы врезаются почти на взлетной скорости.
Это больно. Мы терзаем друг друга. Наши языки борются — и не за право вести, нет, а за полную тотальную власть. Словно останется только сильнейший.
Прямо в эту секунду, мгновение я так
