Я не могла насытиться прикосновениями к нему, надышаться его запахом. Все краски и цвета, запахи и тактильные ощущения были для нас двоих одинаковы по восприятию.
Глядя на него, я видела зеркальное отражение моей любви и ее проявления – он знал меня ещё с прошлой жизни, читал все мои мысли, даже самые сокровенные, моя боль была для него сильнее собственной, мое разочарование и моя печаль трогали его в той же степени, что и меня.
Мои вкусы и предпочтения были сформированы им же, поэтому мы читали одинаковые книги, смотрели одинаковые фильмы, предпочитали проводить свободное время одинаковыми способами.
Мы были как две части одной картины из пазлов – мы идеально подошли и совпали, и теперь представляли собой единое целое.
Осознавая это, мне не было страшно, я была безгранично счастлива.
* * *
– О чём ты думаешь сейчас? – спросил он, подняв голову вверх и разглядывая яркое чернильное небо с россыпью звёзд.
– О нас. О любви, – ответила я, уютно устроившись в его объятьях.
Мы сидели на берегу моря, и пенный прибой лизал прибрежный песок, стараясь захватить наши ноги.
– А что не так с любовью? Почему ты об этом думаешь?
– Любовь – это сложно.
– Почему?
– Вот, смотри – она влюблена, он не замечает её, или наоборот, он влюблен, а она его не видит. А если, вдруг, всё совпало, всё взаимно, то ненадолго – они или слишком разные, или у них не хватает терпения уступать. Ты не думал, почему у нас так просто? Потому что мы были предназначены друг другу?
– Да. Тогда на скамейке с разбитыми коленками ты ждала меня, – он усмехнулся и притянул меня еще ближе, – Ха, да у меня ведь были совсем другие планы на тот день, меня вообще не должно было быть в городе. Но что-то толкало меня в тот день к Доктору. Я чувствовал, что я должен быть там. Я искал тебя.
– Мы как один человек на два тела. Я даже обидеться на тебя не могу – не за что. И мысли ты мои читаешь. И я тебя чувствую, вся твоя боль и твои радости это моё. А вот представь, что было бы иначе. Мы бы не знали друг друга, познакомились, стали встречаться и не умели понимать друг друга.
– Я не хочу представлять это. Даже когда мы были детьми, я уже любил тебя, просто не знал, что это такое.
– Скажи, а почему ты тогда заговорил со мной?
– Это странная история. Обещай не смеяться.
– Не буду.
– Слушай, у мамы был любимый набор открыток с репродукциями известных картин, иногда она садилась, начинала их рассматривать и рассказывать мне интересные истории, которые она помнила из лекций по истории искусств. Ты знала, что она рисовала? У меня до сих пор хранятся все её картины, у неё был, кстати, свой стиль, своё видение предметов, – он прижался губами к моему виску, – Да, я отвлекся. Так вот, в этом наборе была одна открытка, картина была без названия, и я запомнил только художника, Габриэль Ферье. На картине изображена молодая женщина, окруженная белыми лилиями, а над ней склонился красивый ангел, который её обнимает и приглашает с собой. Это очень красивая картина, на мой взгляд, по стилю похоже на эпоху Возрождения, я всегда выделял эту открытку из-за красивого сияющего ангела в лучах света и торжественному спокойствию на её лице. В тот день я увидел на скамейке того самого ангела, который, правда, ещё не повзрослел. Твои рыжие кудри, собранные в косы, распушились и отливали золотом на солнце, и ты сидела с зарёванным лицом и грустными глазами, но с таким торжеством и спокойствием на твоем лице, что я решил подойти ближе, чтобы посмотреть, нет ли у тебя крыльев за спиной, – он замолчал.
– Как красиво, – я мечтательно улыбнулась, – А я тогда в улыбку твою влюбилась, ты ведь почти сразу улыбнулся мне. И в ощущение моей особенности, которое я чувствовала рядом с тобой. Мне хотелось быть рядом и всегда ощущать себя так, как тогда на скамейке. Это было волшебство. Я бесконечно люблю тебя.
– Я люблю тебя тысячу лет.
Его горячие губы захватили мои губы в плен, и мне не хотелось бороться за их освобождение, я подчинилась поцелую, стараясь раствориться в нем.
– А что любовь для тебя? – спросил он меня, прервав поцелуй.
– Крылья! Любовь – это крылья.
Через неделю Шерхан и Добрый вернулись во Владивосток, а я осталась.
Широким уверенным шагом Дима вышел из подъезда и направился к машине. Они только что попрощались с Рини на неделю, а может, и больше – месяц обещал быть очень насыщенным. Губы ещё чувствовали её кожу, там, где его касались её пальцы, остались невидимые следы нежности, в сознании чётко отпечатался её волнующий запах. Он сел на пассажирское сидение и раздражено хлопнул дверью. Видимое спокойствие испарилось, он перестал скрывать раздражение. Он сделал выдох и провел по волосам, обхватив голову. Он держался, но единственным желанием было снять напряжение, подраться, что ли, чтоб адреналин вытеснил из головы мысли о пухлых губах, тонкой изящной шее, о забавно торчащих ключицах.
Шерхан без слов завел машину, и через пятнадцать минут они выехали на федеральную трассу по направлению Владивостока.
– Отпустило? – спросил Андрей.
– Что? – Добрый удивленно приподнял бровь.
– Может, найти кого-нибудь постарше? – Шерхан сделал многозначительную паузу.
– Зачем? – непонимающе спросил Дима.
– Секс, брат. Секс. Без него ты скоро начнешь убивать, – Андрей усмехнулся.
– А может ты *запрещено цензурой*, а? – поинтересовался Добрый, – Какого *запрещено цензурой* ты лезешь?
Парни замолчали.
– Мелкая заводит тебя. Ты её хочешь, – констатировал Андрей.
– Да иди ты *запрещено цензурой*. Она ребёнок совсем, ей вырасти надо.
– *Запрещено цензурой*, да разуй ты глаза! Ей не восемь, она девушка. Молодая девушка, ей почти семнадцать.
– Это ничего не меняет. Пока.
– Ну и найди себе девку по возрасту и снимай напряжение.
– Я люблю её.
– Ну и люби дальше, я же ничего не говорю. А пока она растёт, ты, что монахом должен быть?
– С дуба рухнул? Как я ей в глаза потом смотреть буду? Ты дебил, да? Я не могу её предать. И не хочу, – сказал Дима, а потом добавил, – Я другой с ней стал. Как будто эта девочка из ада меня на плечах своих вынесла. Никогда больше мне не предлагай такую тему.
Андрей кивнул и увеличил громкость на магнитоле.
Когда они подъехали к дому, где жил Добрый, Шерхан заглушил машину и
