Он так властно и однозначно добавил это слово, что я вся загорелась румянцем, вздохнула прерывисто, Азат услышал это вздох и довольно рассмеялся. Ему нравилось меня смущать, нравилось делать что-то такое со мной, неприличное, о чем никогда никому не расскажешь, а потом намекать на это… От такой недосказанности, понятной лишь нам двоим, у меня постоянно терялся словарный запас, а муж выглядел невероятно довольным.
— Ко мне Рахмет зашел, сладкая, перезвоню, — сказал Азат.
На заднем фоне отчетливо прозвучал “салам” Саюмова, потом какое-то шуршание, и я поняла, что муж не отключил связь…
Что меня остановило от нажатия на красную кнопку? До сих пор не понимаю, не могу осознать. Судьба вела, наверно.
Я просто держала трубку у уха и слушала разговор мужчин.
Пару предложений о делах, которые я не особенно поняла, что-то о новом офисе, потом неразборчиво… Я уже хотела положить трубку, но затем услышала свою фамилию.
— Перозовы… — выдохнул Рахмет с горечью, как мне показалось.
— Ничего. Воспитать можно, — ответил Азат, а я замерла, не понимая, о чем он. Кого воспитать? Меня? Меня?
— На крайний случай, если женщина дурит, можно дождаться, пока родит, а потом…
— Что именно?
Я поразилась, насколько холодным был голос мужа в тот момент, как сильно он отличался от низкого, хриплого воркования, которое слышалось совсем недавно в трубке.
Он… Обо мне так холодно? Трубка тряслась в моих руках, на глаза наворачивались слезы. Я упрямо сжимала губы и лихорадочно вслушивалась в разговор, не предназначенный для моих ушей.
— Потом ее услать в дальнее имение, а сына — в пансионат. Пусть воспитывается правильно. Мужчиной. Воином. Такая легкомысленная женщина, по клубам шастающая, не достойна воспитывать сына.
У меня все в груди оборвалось.
Они обо мне.
Конечно, обо мне! Мы познакомились с Азатом в клубе, и он потом долго не мог поверить, что я там оказалась случайно!
Но мне казалось, что я смогла его убедить, в итоге… А оказывается… Оказывается, он все это время обманывал? Но зачем? Зачем?
— Как-то… Жестоко вот так отсылать, — задумчиво говорит Азат.
— К тому времени уже надоест… И не жалко будет.
— Думаешь? — сомневается мой муж.
— Знаю, — коротко отвечает Саюмов, — такие женщины сладки, как пахлава, но приедаются быстро… А вторую надо брать чистую, следить уже серьезнее…
— Да, пожалуй, ты прав… — задумчиво отвечает Азат… — чтоб история не повторилась…
Больше я не могу слушать, телефон падает из рук, благо, на пушистый ковер, не разбивается, а просто выключается.
И я рядом с ним.
Выключаюсь.
Глава 30
— Интересно, сладкая? — голос Азата пробивается в мои мучительные воспоминания, заставляет вздрогнуть.
Я непонимающе хлопаю ресницами, смотрю в окно, осознавая, что , оказывается, задмуалась так глубоко, что пропустила часть пути, и теперь не узнаю мест, по которым мы едем.
Похоже, это еще город, но милые коттеджи по обеим сторонам дороги, оформленные в едином стиле, указывают, что мы в каком-то отдельном комплексе, из тех, что отстроены недавно, и дома в них стоят запредельные суммы.
Я никак не комментирую вопрос Азата, напряженно осматриваюсь, гадая, каким способом мне выбираться отсюда. Такси, скорее всего, будет очень дорого… Не могу себе позволить.
Достаю телефон, ловлю сеть, определяя локацию и автобусные маршруты.
Тяжелая лапа с невероятной легкостью вытаскивает из моих пальцев сотовый:
— Не переживай, сладкая, я отвезу тебя назад, — белозубо усмехается Азат в ответ на мой возмущенный взгляд и добавляет через многозначительную паузу, — потом.
Я сжимаю губы, внезапно уставая от напряжения. Ну вот что он хочет этим своим “потом” сказать?
А есть ли смысл гадать?
Никакого.
Играет опять, Зверь проклятый, наблюдает, как мышка о прутья клетки бьется. Не доставлю ему удовольствия.
Сажусь ровнее, дышу спокойней.
И ощущаю на себе горячий, внимательный взгляд. Не ожидал такой реакиции, Зверь?
— Красивая… — почему-то голос его звучит немного сдавленно, словно… Словно не хочет Азат признаваться. Даже себе.
Разворачиваюсь смотрю на него, опять же, никак не комментируя услышанное.
— И другая, — говорит он, внимательно разглядывая меня, и необходимо приложить серьезные усилия, чтоб не поддержать всего этого посыла. Не податься к нему, стремясь увидеть, что же за такие болючие искры в глубине жестоких глаз? Или они мне только кажутся? Обманываться хочу? Такая слабая? Такая глупая?
— Мне надо позвонить няне, — спокойно отвечаю ему, — верни, пожалуйста, телефон.
— Потом позвонишь, — Азат вертит в руках дешевую китайскую игрушку, хмурится, — он рабочий вообще? Муж не может нормальный купить, а не это дерьмо?
— Меня устраивает, — хмуро говорю, пытаясь все же забрать телефон, но Азат отводит руку чуть в сторону, и теперь, для того, чтоб получить свою вещь обратно, нужно практически лечь на него. Нет уж. Обойдется, — верни. У меня сын маленький, надо постоянно контролировать…
— В его возрасте рядом должна быть мать, а не чужой человек, — раздраженно рычит Азат, швыряя мне в руки телефон, — о чем вообще думает твой муж?
— Тебя это не касается, — сухо отвечаю я, не показывая, как резанула фраза про возраст… В этом возрасте — да. А потом? Потом можно и без мамы?
Набираню Аню, получаю исчерпывающий отчет о том, как Адам покушал, поспал, поиграл, порисовал, опять покушал, опять поспал…
Говорю, что чуть-чуть задержусь, и отключаюсь.
Азат задумчиво смотрит на меня:
— Рисует? Сколько ему, говоришь?
Ох… Шайтан проклятый! Услышал! Мороз по коже бьет ознобом, губы пересыхают, но голос звучит неожиданно твердо:
— Я уже говорила. Три месяца. И он различает цвета. Раннее развитие, не слышал?
— Да? — он качает головой, усмехается, — развитие… С чужим человеком, все время один. Ты — плохая мать, Наира. А твой муж — плохой отец.
— Зато ты был бы самым лучшим! — все же не сдерживаю я сарказм, очень уж уязвил он меня этим “плохая мать”! Вот кто бы говорил!
— Да, — отвечает Азат медленно, растягивая гласные, и теперь акцент прорезается отчетливо, жутковато даже. Я знаю, что это значит.
Это значит, что он себя еле держит.
— Я был бы. Самым лучшим. — Он сейчас говорит отрывисто, акцент бьет по нервам, а лицо неожиданно оказывается прямо напротив моего. В ужасе и оторопи смотрю в черные жерла зрачков. — Я бы тебя на руках носил. Я и носил! Носил! На землю не давал ступать! И для ребенка своего сделал бы все! Все! Глаз бы с него не сводил! — Он уже не сдерживается, рычит мне в лицо, да так жутко, так страшно! Слова все короче, переходит на родной язык, и эмоциональность повышается в разы, — Я бы для вас весь мир… Все! Все! А ты… На что ты это променяла? На что? На это? Это?
Азат вырывает у меня из пальцев телефон и резко сжимает ладонь.
Пластик хрустит у него в кулаке, на юбку мне сыплется крошево.
— Дешевые вещи, тяжелая жизнь, с утра до ночи, ребенок с чужим человеком, мужа нет рядом, денег нет! Ничего нет у тебя, Наира, — он неожиданно начинает хрипеть, низко так, тоже жутко, но уже по-другому. Такая боль в его тоне, что даже оскорбительные слова за ней прячутся. И в глазах его — боль. Меня бьет наотмашь ею, как плетью, так сильно, что хочется отшатнуться.
И я пытаюсь сделать это, пытаюсь забиться в самый угол машины, но Зверь с низким горловым рычанием, притягивает меня за предплечья к себе, смотрит страшно и напряженно:
— За что ты так, а, Наира? Я был груб? Я плохо тебе сделал? За что ты…
— Ты… Меня… Заставил… — слова с трудом даются мне, но понимание, что надо говорить, что нельзя опять поддаваться, покорной жертвой биться в его лапах, будя совершенно низменные, животные инстинкты, доминирует. И я говорю. — Я… Не… Хотела… Так…
