Она крепко, до боли, прижала подрагивающие пальцы к листку бумаги. Ведь знала, знала, что нельзя ему верить, и всё равно попалась в ловушку фальшивой надежды. Безнадежно затихла за своим столом, не в силах справиться с разочарованием, и не обратила внимания на вошедших Веру с Марьей Ивановной.
Марья Ивановна, физически не переносившая молчание, спросила:
– Вера, ты слышала, что дочка Ирины Павловны беременна?
Та осторожно глянула на Дашу, закопавшуюся в бумагах, и тихо ответила:
– Что тут слышать? Тут уж видно всё. Недель двадцать, у меня глаз на такие вещи наметанный: племянников уж восемь штук. Хороша Светлана, умудрилась без мужа такую болезнь подцепить. А еще медик. Не успела медакадемию закончить – и на тебе!
Марья Ивановна задумчиво сказала, всегда надеясь на лучшее:
– Так может, поженятся еще?
Вера еще больше понизила голос, почему-то виновато посмотрев на подругу, и прошептала:
– Так ведь он женат, вы не знаете, что ли?
Марья Ивановна, как птица, всплеснула белыми рукавами халата:
– И что же теперь? О чем она думала?
Вера презрительно пожала плечами.
– О чем она думала? Да ни о чем! Шалава, она шалава и есть, пусть даже и с высшим образованием. Всем себя предлагает, кто не откажется. И он тоже хорош – свинья свиньей. Но он-то, как мне подсказывает моя феноменальная интуиция, еще горько пожалеет.
Пожилая женщина обескураженно прикрыла рот ладонью. Она ничего не понимала. В ее время девки себя так бесстыдно не вели.
– Так ведь от чужого мужа ребенок-то! Как это можно!
Вера снисходительно похлопала по плечу так отставшую от жизни коллегу.
– Светка и не собиралась рожать! Зачем ей это? Она и раньше абортов переделала – не счесть. И соответствующих таблеток, подозреваю, уйму глотала. А тут ей в гинекологии сказали, что еще один аборт – и бесплодие. И матери об этом сообщили, хотя и нарушили врачебную тайну. Но чего скрывать – все кругом свои. В гинекологии заведующей двоюродная сестра Ирины Павловны, знаете же? Тут уж сама Ирина Павловна вмешалась и заставила ребенка оставить. Единственная ведь дочь. А то с ее образом жизни можно и внуков не дождаться. Так что доченьке беременность вроде наказания.
Даша подняла голову. Разговор она слышала, но он прошел по касательной, не задевая сознания. Да и какое ей дело до чьей-то не ко времени забеременевшей дочки?
В этот момент в кабинет зашел заведующий, и разговоры пришлось прекратить. Даша насмешливо подумала, что появление Пал Палыча всегда прерывает их болтовню на самом интересном месте. Интересно, не телепат ли он? Пал Палыч, борясь за экономию, принялся проверять назначения врачей, и женщинам пришлось разговоры прекратить.
Стоя в ванной в одних джинсах, Юрий покрыл щеки густой пеной для бритья и приготовился провести по коже острой бритвой. Он всегда брился опасными бритвами, пренебрегая электробритвой, считая, что она не чисто бреет. В этот момент раздался негромкий, но уверенный стук в дверь. Рука дрогнула, и он чуть не порезал щеку. По спине прошла дрожь от невозможной мысли: а вдруг это Даша? Пожалела его и пришла? Решила, что достаточно его мучить?
Быстро стерев пену с недобритой щеки, поспешил открыть дверь. На пороге, гордо выпрямившись, но нервно тиская в руках ремешок от сумочки, стояла Люба.
Он застыл, не веря глазам.
– Не ждал? – она решительно обошла его, прошла в комнату и огляделась.
Юрий испуганно подумал, холодея, – а если бы обе женщины встретились? Что бы он тогда делал? Почувствовал, что пришло время выбирать. С кем остаться, сомнений не было. Но боли причинять никому не хотелось. Стараясь оттянуть время, произнес, сжав зубы:
– Проходи, снимай шубку, я сейчас! – и вернулся в ванную.
Разглядывая в зеркале свое отражение, уныло размышлял, как же с достоинством выйти из неприятной ситуации. В гудевшую голову ничего путного не приходило. Через пару минут вернулся в комнату, так ничего и не надумав. Люба сидела на краешке стула, выпрямив спину и ровно поставив стройные ножки в сапожках из тонкой черной кожи. Фея аккуратности!
Вытащил из гардероба свежую рубашку и стал неловко засовывать в рукав руку. Рука не проходила. Снял рубашку: рукава были застегнуты на пуговицы. Начал неловко расстегивать, испытывая желание просто оторвать мешающие пуговицы. Люба тут же кинулась на помощь, но он отстранился, пробурчав:
– Я сам!
Она удивленно отстранилась и вопросительно подняла на него голубые глаза. Он заметил, что они немного покраснели. Что это с ней? Простыла? Или плакала? Любаша немного помялась, но сказала довольно решительно:
– Я решила остаться здесь с тобой на оставшуюся неделю. Здесь очень мило! И места вполне хватит на двоих! Я уже отпросилась на работе.
Он вскипел, не ожидая от нее такой навязчивости. Швырнув на диван рубашку, зло спросил:
– Почему ты решила, что я тоже этого хочу? Если бы хотел, сразу бы позвал тебя с собой!
Она подошла к нему вплотную и по-хозяйски положила ему на голую грудь ледяные пальчики. Ощущение было крайне неприятным, будто на коже оказались колючие льдинки. Юрий передернулся, желая сбросить ее пальцы, но тут она строго спросила, упрямо глядя в глаза:
– Почему ты говоришь со мной таким тоном? Я тебе почти жена! Мы живем вместе больше двух лет!
Он заледенел, как ее пальцы. Вмиг стал холодным и насмешливым, забыв благородное намерение не причинять ей боли. Сделал широкий шаг назад, отчего ее руки бессильно упали, и язвительно прошипел:
– Радость моя, я тебе когда-то клялся в любви и верности? Просил стать моей женой? Я лично этого не помню! То, что я приходил к тебе пару раз в неделю и оставался ночевать, вряд ли можно назвать «жизнью вместе»! Скорее уж удовлетворением мужских надобностей! Кстати, я так делал и до тебя, но никто из моих прежних пассий не считали себя «почти женами»!
Она побледнела и до крови закусила губу. Провела тонкими пальчиками по лбу, как при сильнейшей головной боли.
– Ты такой жестокий, Юрий! Неужели я для тебя ничего не значу? Ты же знаешь, как я тебя люблю!
Он глубоко вздохнул, старясь взять себя в руки, и ответил уже более мягко:
– Это абсолютно ничего не изменит! Прости меня, но я тебя не люблю!
Она горделиво вскинула красивую головку и с ненавистью окинула комнату подозрительным взглядом, будто пытаясь уничтожить воображаемую соперницу.
– Это у тебя появилось в апреле, после поездки сюда! До этого ты был вполне доволен! Эх, зря я отпустила тебя сюда одного!
Почувствовав себя наравне с послушной комнатной собачкой, Юрий разозлился еще больше, но Любаша, вспомнив, что у нее тоже есть гордость, с горечью закончила:
– Знать бы раньше, что из этого получится… Ты вернулся совсем другим – чужим и далеким. Я терпела, надеялась, что со временем эта блажь пройдет, ты опомнишься и забудешь этот дурацкий санаторий, но зря. Ну что ж, можешь считать, что между нами всё кончено! – тут ее голос глухо задребезжал и сорвался.
