Сауле вышла на мороз и сквозь плотно стиснутые зубы глубоко втянула в себя чистый, прозрачный воздух…
– Господи, здесь, в тылу нет даже вечного запаха гари! – со злостью сказала она и направилась к ротному грузовику, около которого собирались уже посетившие бордель солдаты.
По их угрюмым лицам она поняла, что они испытали после борделя ту же самую гнетущую пустоту, какую познала она сама…
На обратном пути все молчали… Никто не произнес ни слова.
Вызванное морозами затишье на передовой дало передых и медперсоналу госпиталя. Дарья после перевязок и обхода раненых могла теперь чаще и подолгу оставаться с Андреем.
– Я боюсь, Андрей! – выпалила Даша с порога, вернувшись из перевязочной. – Мне страшно!
Даша уселась на табурет у койки Андрея и, низко наклонившись, поцеловала его в щеку.
– Чего ты боишься, милая? – спросил Андрей, вдыхая ее запах. – Уже два дня никто не стреляет. Затишье…
– Я не этого боюсь! – тихо сказала Даша и положила голову на его плечо. – Канонада уже давно меня не пугает! Я боюсь… Вот… Я прихожу к тебе, и мне кажется, что жизнь прекрасна! Когда мы вместе, кажется, что нет войны, что есть только мы… А потом я выхожу из нашей комнаты, иду по коридору в операционную… и все вдруг обрывается, и я чувствую растерянность, и в душе остается только смятение. И я уже начинаю думать, что такую женщину нельзя желать. Ты понимаешь, о чем я?
– Понимаю, – так же тихо сказал Андрей, будто боясь потревожить хрупкую тишину, воцарившуюся на земле. – Тогда расскажу тебе о том, что чувствую я… Когда мы остаемся наедине, только мы двое, словно единственные люди на свете… Когда мы вдвоем… А потом ты убегаешь на операцию, и мы… Мы как навеки разлученные, без всякого моста от одного к другому, без взаимопонимания, без слов, и странно… Странно это чувствовать! И я думаю, что я по-своему, ты – по-своему, и мы разлетелись будто птицы… Но это же не так! Я много думал и понял… Это оттого, что мы сразу стали взрослыми. Мы шагнули из детства прямо во взрослую жизнь! В военную жизнь! Понимаешь? У нас все вперемешку – детство, оборванное войной, и вместо безоблачной студенческой юности – окопы, смерть, жажда жизни, вот это-то и тревожит наши души. От этого нельзя просто так взять и отмахнуться. Это всплывает на поверхность вновь и вновь, непримиримое в своих противоречиях: безоблачное небо детства и опыт убийства, погибшая юность и цинизм войны.
Даша кивнула головой в знак согласия, и ее волосы коснулись лица Андрея – мягкие, они пахли хозяйственным мылом и почему-то сеном, и лицо у нее было мягкое. Андрей с какой-то щемящей болью ощутил его тонкие косточки…
Наум Михайлович, отдав им эту комнату, подарил им свой мирок, и Андрей подумал, что за границами этого тесного мирка существует огромная действительность, неподвластная им двоим, живущая по совсем иным законам, и что им приходится мириться с этой жестокой действительностью, но при этом Даша видит все не так, как видит он, – каждое дерево, каждую звездочку на ночном небе, ей по-иному видятся отношения между людьми… И даже самое себя они видят и воспринимают по-разному. В Даше заключена другая Вселенная…
Лицо девушки мягко светилось в темноте палаты, и Андрея вдруг охватила волна невыразимой нежности к ней. Он всей душою ощутил, в каком страшном напряжении она живет, бесстрашно, лицом к лицу со смертью, с жестокостью войны, с невыносимой человеческой болью, без отдыха и успокоения, – открытая всем ветрам душа, без жалоб и жалости к самой себе.
– Ты милая и бесстрашная, ты любимая моя! – сказал Андрей. – Откуда вдруг возник твой безмолвный страх? Я люблю тебя, Дашуня! И моя любовь гораздо сильнее, чем я думал. Она начиналась как легкий ветерок, а мое сердце вдруг сгибается под ним, как мачта шхуны в штормовую ночь. Я люблю тебя, хотя еще не совсем ее понимаю, – свою любовь, и мне немного стыдно из-за моих торжественных слов, которые могут показаться тебе высокопарными… Но говорю тебе: они идут из моей души, и эти слова произносит мое сердце, уже не ведающее страха. Сумбурная речь, конечно… Может, это оттого, что я не имел никакого опыта общения с женщинами…
Андрей вдруг рассмеялся…
– Ты что? – Дарья подняла голову. – Чего смеешься?
– Расскажу тебе историю, только не смейся… Как я уходил на флот. Мы с моим другом Толиком, получив повестки в военкомат, долго думали-решали, как потратить наши скудные денежные сбережения. Было два варианта: пойти в Клуб моряков на танцы и там познакомиться с девушками или сделать что-то взрослое. И мы предпочли вместо танцев отправиться в парикмахерскую. – Андрей снова засмеялся, вспоминая. – Брились же мы впервые, а так как еще никогда не были с женщиной, то разница показалась нам не такой уж большой, и мы с Толяном поняли ее лишь значительно позже. А тут еще и парикмахер обидел нас, порекомендовав для наших подбородков вместо взрослой бритвы воспользоваться школьным ластиком… Представляешь? Потом мы встретили еще наших знакомых ребят-призывников и, сложив в кучку все наши деньги, вскоре так основательно напились вина, что обо всем позабыли. Вот почему мы ушли на фронт девственниками, и многие из нас погибли, так и не узнав, что такое женщина.
– Бедные, бедные мальчики… – сказала Дарья. – Со школьной скамьи вы, как стрела, выпущенная из лука опытным стрелком, неизменно и прямо устремились к самой сути вещей и пришли туда, где кончаются заблуждения, глупость, трусость и где начинается мудрость, высочайшее мужество… Вы пришли на войну… Сколько же вас прошло через нашу операционную, господи! И сколько еще пройдет… Сегодня привезли двоих тяжелых… Я не хотела тебе рассказывать. Мне рассказал сержант-санинструктор, который их сопровождал…
– Рассказывай! – потребовал Андрей.
– Ребята-разведчики двигались со стороны немецких позиций. Тащили пленного румынского офицера. Это уже перед рассветом было… – Дарья замолчала.
– Даша, не ты, так Наум Михайлович расскажет, – сказал Андрей. – Не томи, рассказывай!
– Мне тяжело об этом говорить, а как тем… Кто… В общем, доползли разведчики до наших позиций и нарвались на сверхбдительного часового. Вот. Их должны были встречать, но в темноте они отклонились. Буквально на сто метров. Ну и… Часовой окликнул их и потребовал назвать пароль.
– Какой пароль, сукин ты сын?! – ответил ему лейтенант – командир группы. – Мы из-за линии фронта идем.
– Назовите пароль, или я открываю огонь! – не сдавался часовой.
– Я не знаю пароля на эти сутки! – сказал лейтенант. – Я же тебе сказал, мы идем с пленным.
– Я буду стрелять, если замечу хоть малейшее движение! – сказал часовой. – Пароль!
А разведчики ведь на нервах, жизнью рисковали… Лейтенант встал во весь рост и пошел к окопу.
– Вызывай командира! – крикнул он.
Пехотинцы-разведчики позади него застыли, не веря своим глазам, когда свинцовый град вдруг разорвал грудную клетку лейтенанта. Они мгновенно укрылись в складках местности.
– Прекрати огонь, сволочь! – закричал сержант-помкомвзвода. – Мы из разведроты! Зови своего командира!
Пулеметчик открыл огонь на голос. Тут сержант пополз вперед и снова заорал:
– Прекратить огонь! Зови командира!
Ну, тут на звук выстрелов прибежали солдаты и с ними кто-то из офицеров. Стали задавать вопросы, сержант отвечал. В конце концов ему разрешили идти вперед одному и с поднятыми руками… Помкомзвода встал и пошел к окопу. И тут ему кто-то из разведчиков крикнул, что еще двое разведчиков ранены пулеметной очередью…
Сержант спрыгнул в окоп и увидел пулеметчика… Тот пристально смотрел на него.
Задыхаясь от ярости, помкомвзвода сказал:
– Что ж ты творишь, идиот, ты же застрелил товарищей!
– Я имел право на это! – дерзко ответил пулеметчик. – Вы не знали пароля! Я мог прикончить вас всех!
Услышав это, помкомвзвода потерял контроль над собой. Он выхватил ТТ и выстрелил несколько раз пулеметчику в голову. Тут несколько пехотинцев бросились на него и, повалив на землю, прижали руки и ноги, чтобы он успокоился. Вот так: два трупа и двое тяжелораненых… И кто прав, кто виноват? Вроде бы и разведчики не могли знать пароль, находясь во вражеском тылу. И пулеметчик вроде бы не виноват, приказ есть приказ: не знаешь пароля – огонь без предупреждения…
– М-да-а, – протянул Андрей. – Случай просто дикий! Обычно, если мы уходили за «языком», всех младших командиров в окопах первой линии предупреждали, что в такое-то время будет возвращаться разведка. Чтобы не вздумали открывать огонь. А здесь… Виновен тот, кто, отправив группу в разведку, не озаботился предупредить народ в окопах о том, что разведчики при возвращении пароля знать не будут. Чтобы в таком случае сразу же вызывали командование и оно принимало решение. У нас так было… Словом, нелепая, «дурная» смерть… А ведь обоим погибшим в похоронках напишут «пал смертью храбрых». А какая же тут храбрость – расстрелять свою разведку? Хотя, если бы пулеметчик выжил, ему бы, пожалуй, еще и медаль дали за бдительность. Скажи, выживут раненые?
