Раевский сжимает мою грудь, а она тяжёлая и будто бы больше стала.
Сердце грохочет в горле, висках, в глазах чуточку темнеет. Смотрю на ночь за иллюминатором, а там вроде бы облака плотные, а я ничего, кроме серого тумана, не вижу.
На коже мурашки, щекотные и колючие. Их становится в разы больше, когда Кирилл снимает с меня лифчик. Я наблюдаю за мужем, и кажется, что с кем-то другим это всё происходит. Надо бы возмутиться. Напомнить о своих словах, обещании не спать с ним, к себе не подпускать. Самой себе напомнить в первую очередь! Но ни слова сказать не получается.
– Хочешь меня, – говорит, удовлетворённо хмыкая, и пальцами плотную горошину соска сжимает.
Когда они успели такими большими стать?! Кирилл играется со мной, как кот с мышкой, знает, куда точно нужно надавить, чтобы из моего непослушного тела искру выбить.
Я отзываюсь на грубоватую ласку каждой клеточкой. Откуда это во мне? Что я делаю? Но вопросы и мысли тонут, а руки дрожат от напряжения.
Мужчина должен быть нежным в постели, пробегает в голове вялая мысль и прячется.
Кирилл подхватывает меня за спину, укладывает на свою руку и, а в глазах чёрное золото, нефтяные пятна.
– Расслабься. Я не сделаю ничего, что тебе не понравится.
– Мне не нравится.
Ощутимый шлепок по внешней стороне бедра, я вскрикиваю, а Кирилл упирается свободной рукой рядом с моей попой и говорит:
– Ещё раз мне соврёшь, накажу. Тебе не понравится, обещаю.
Лёгкая боль от шлепка превращается в тягучее удовольствие, когда Кирилл гладит моё бедро.
– Кирилл, что мы делаем?
– А на что это похоже? – спрашивает и, наклонив голову, берёт в рот мой сосок.
– Что ты… ах, – это всё, на что я способна. После лишь вскрикиваю, когда Кирилл прикусывает сосок, и лёгкую боль языком успокаивает.
Я пытаюсь держаться, не выгибаться дугой, не показывать, насколько сильно эта ласка выбила меня из равновесия. Весь мир сужается до маленькой тёмной точки, когда Кирилл принимается за вторую грудь. Целует нежно, покусывает жёстко, кружит вокруг соска языком, терзая и мучая, – делает что-то, чему не могу найти объяснения.
Моя спина лежит на его руке, я зарываюсь пальцами в его волосы – то ли отталкиваю, то ли сильнее к себе прижимаю. Кирилл тихонько рычит, будто голодный хищник кружит вокруг тела газели, но оттягивает момент, чтобы сожрать её. Играется, наслаждается моей беззащитностью и слабостью.
Да, я слабая, раз сдаюсь на его милость, но я так нуждаюсь в его силе и защите.
Внизу живота не просто огонь. Там пожар! Я пытаюсь свести бёдра вместе, но Кирилл устраивается между ног, обездвиживая. Как-то незаметно он сводит мои руки вместе, фиксирует запястья и укладывает на стол. Звуки разъезжающейся по столу посуды бьют по нервам, а столешница холодит спину. Я беззащитна перед лицом мужчины, который берёт то, что хочет, много при этом отдавая.
Я не хочу иметь с ним ничего общего. Он мне даже не нравится! У него пистолет, руки в крови и жёсткий взгляд. Раевский не знает, что такое нежность, не ведает, что такое любовь. Он зверь в человеческом обличье, изуродованный своим отцом и его жестокостью. Такой же жестокий, он человеку ногу прострелил! Но натянутое струной тело жаждет прикосновений, а губы покалывает. Я хочу его поцеловать.
Я с ума сошла! Честное слово, сдурела, но сопротивляться древним инстинктам не получается. Закусываю нижнюю губу, всхлипываю, когда Кирилл проводит рукой по моему животу, подрагивающему в такт его движениям. Дикий животный запах забивает лёгкие, заменяет собой кислород, а горячая ладонь на моих запястьях, как раскалённый металл.
– Кирилл, стюардесса, – задыхаюсь от ужаса, что в любой момент она может войти. Меня прошибает холодный пот, когда вспоминаю, что мы тут не одни и нас наверняка слышат и, может быть, даже видят! – Кирилл, нельзя же.
– Можно.
– Вдруг войдут?
– Не войдут, это мой приказ, – хриплый голос где-то на уровне моего живота, и дыхание щекочет кожу у пупка.
Кирилл целует меня над кромкой трусиков, оставляет болезненный поцелуй-укус, жалит. Я вскрикиваю и всё-таки выгибаюсь навстречу. Раевский хмыкает, языком слизывает мой вкус, цепляет пальцами бельё, но не снимает. Кирилл такой большой, а я такая хрупкая рядом с ним, что ему не составляет труда доставать до самых потаённых мест, крепко удерживая мои запястья.
Я мокрая и горячая. Стыдно и страшно от этого. Щёки горят, в голове миллиард самых пошлых мыслей, и они прорываются яркими картинками, в которых лишь обнажённые потные тела и страсть.
– Раздвинь ноги шире, – властный приказ, как удар хлыста, от которого вздрагиваю, дрожа.
Слушаюсь, потому что не получается иначе. Это потом я буду спорить, сейчас я могу лишь делать так, как он мне говорит. Выполнять любую просьбу, принимать приказы, как инструкцию к действию.
Мои ноги разведены в стороны, и влажное в промежности бельё накрывают жёсткие пальцы. Кирилл просто кладёт руку, а у меня инфаркт только от этого случиться может. Этого слишком для меня – слишком неожиданно, непонятно, неправильно.
– Мокрая, – хмыкает и в голосе Кирилла столько скрытого огня, который вот-вот прорвётся наружу. – Как бы не трахнуть тебя, такую готовую.
В его голосе проступают болезненные нотки, и что-то щёлкает внутри меня. Оказывается, у меня такая власть над ним, и от неё голова кружится.
Прикусываю язык, когда пальцы Кирилла срывают трусы, оставляя меня почти голой и беззащитной. Там так горячо, что я насилу справляюсь, чтобы не закричать, а когда Раевский касается промежности, влагу по лепесткам растирает, едва ощутимо вглубь проникает, сдаюсь и всхлипываю. Слишком громко и порочно, но в этот момент самоконтроль окончательно покидает меня.
– Неужели ни с кем и никогда? – спрашивает Кирилл, и я мотаю головой. Волосы падают на лицо, прячут меня от Кирилла. – Охренеть.
– Тебя это пугает? – где только силы нахожу на вопрос?
– Меня ничего не пугает, – отвечает жёстко. – Посмотри на меня.
Снова эта власть в каждом звуке голоса. Не хочу, а слушаюсь.
Распахиваю глаза, смотрю на Кирилла, а у него лицо жуткое, от страсти потемневшее. Глаза кажутся светлее, словно их что-то изнутри озаряет, а на щеке дёргается мускул.
– Я из последних сил держусь, – говорит, а я смотрю вниз, на расстёгнутую ширинку, на светлую кромку белья и… большой член, натягивающий трусы.
Ой.
– Это просто физиология, тут нечего стыдиться, – насмешливо говорит Кирилл, когда я пытаюсь зажмуриться. – Но не всё сразу, да?
Он усмехается и бормочет что-то о том, что двадцатичетырёхлетние девственницы – миф.
– Я не миф, – говорю немного обиженно,
