Маленькая Лана была готова играть.
И я тоже.
Глава 14
Майлз
Латибул (сущ.) — укрытие, место безопасности и комфорта.
Я не мог выбросить Бебе из головы. Знал, что подарок, который я ей послал, был немного перебором, но ничего не мог с собой поделать. Она выглядела такой совершенной, лежа там. И я понял, что влюбился в нее.
Распознал предупреждающие знаки — тревога срабатывала в моей голове каждый раз, когда думал о ней. Это было опасно, это могло быть настоящей сделкой. Но я привязывался — чего никогда себе не позволял. Но в этот раз это казалось неизбежным, — вкус Бебе, ее запах, ее гребаный образ занимали все мои мысли, даже когда я пытался бороться с этим. Больше не мог сопротивляться ей, и ее притяжение ко мне становилось слишком сильным. Мне нужно было заполучить ее в свои объятия, и поскорее, иначе знал, что сойду с ума.
Но это было невозможно. Как, черт возьми, я собирался это сделать? Я не мог пригласить ее в свою квартиру, и уж точно не мог пойти к ней. Когда все это разгорится, — а это неизбежно случится, — когда она поймет, насколько я разрушен, мне будет больно и одиноко, как всегда.
Даже зная все это, я не мог устоять перед Бебе. И знал, что не смогу оторваться от нее. Я смотрел, как она встает, принимает цветы и выходит из квартиры. Смотрел, смотрел и смотрел, но вечером квартира оставалась пустой, и это меня чертовски тревожило. Я хотел знать, куда она ушла. Следить за ней теперь казалось таким важным, как будто боялся, что она пострадает, как только выйдет из поля моего зрения.
На этот день у меня был запланирован разговор с доктором Хелен, но я поспешно попросил ее перенести его на следующий день. Ответил ее ассистент, и я был благодарен за это. Мне очень не хотелось объясняться со своим психиатром, потому что я ни черта не понимал, что сказать. Что я одержим своей соседкой? Что я уже практически преследую ее? Что я нюхал ее гребаный кардиган, как будто это был мой любимый наркотик? Нет, доктор Хелен никогда не поймет эту мою сторону. Она бы просто сказала, что это очередная навязчивая идея, и списала бы все на маловажность.
К девяти часам вечера я решил, что ждал достаточно долго. И отправил сообщение.
Что ты делаешь?
Двадцать пять минут спустя на мое сообщение все еще не было ответа, и это меня иррационально злило. Бебе почему-то избегала меня, хотя мы оба уже начали понимать, что между нами происходит что-то серьезное. И вот она отталкивает меня так настойчиво, что я задумался, не стоит ли мне сдаться.
Мой рот сжался в тонкую линию, когда я встал с дивана и нетерпеливо зашагал по комнате. Что-то странное наполняло мое тело, ноющее желание вернуться в ее квартиру. Я видел, что одно из окон было открыто ранее, и знал, что, вероятно, смогу попасть внутрь по пожарной лестнице.
Я встряхнул головой, чтобы прогнать эту мысль. Вел себя как сумасшедший, как чертов сталкер. Но потребность снова почувствовать ее запах, порыться в ее дерьме, была так сильна. Не думая, я надел темную толстовку и заставил себя встать перед дверью, ведущей наружу.
Меня трясло, одна только мысль о том, чтобы покинуть свою квартиру так скоро после того, как я уже был на улице, приводила меня в ужас. Страх перед выходом на улицу, как и всегда.
Но потом мое тело само собой пришло в движение. Я шагнул вперед, открыл дверь, спокойно закрыл ее за собой и спустился по лестнице. Когда добрался до вестибюля, сердце колотилось в груди, а в горле поднималась желчь.
Швейцара чуть не хватил удар, когда он увидел меня, и я ободряюще улыбнулся ему, но улыбка получилась более зыбкой, чем мне хотелось бы.
— Мистер Рейли, — сказал он потрясенным голосом. — Вы в порядке?
— Я в порядке, — улыбнулся я. — Просто нужно кое-кого навестить.
Когда шагнул в ночь, борясь с каждым инстинктом в моем теле, кричащим мне вернуться в дом, я практически побежал на другую сторону улицы. Огляделся, чтобы убедиться, что никого нет поблизости, а затем забрался по пожарной лестнице так быстро, как только мог.
И вот я уже стоял у ее окна, кровь бурлила в моих венах, а мысли в голове твердили мне, что я, бл*дь, сошел с ума. Но я не мог остановиться, мысль о возвращении в свою квартиру внезапно стала невыносимой. Занес ногу внутрь и потянул окно вверх, а затем оказался внутри.
Здесь пахло ею: сексуальными розами и сахаром, смешанными в смесь, которая разрушала мои чувства.
Ее одежда валялась на полу, и я не смог удержаться. Поднял рубашку, покрытую пятнами помады и пахнущую так сильно ею, что я мог бы расплакаться на месте. Я никогда не хотел кого-то так сильно, не жаждал его, не мог сопротивляться ее телу, всему, к чему она прикасалась. Я вел себя как наркоман, и мне было наплевать. Я бы сделал все, чтобы найти ее спящей в этой постели. Взял бы ее на руки и поцеловал эти румяные губы, а не только мечтал об этом.
Я ходил по квартире, крепко прижимая к груди ее рубашку. Каждая вещь в этой квартире пела мне, рассказывая историю Бебе, даже если она не хотела ее рассказывать. Все говорило о ее личности, о ее удивительном уме.
Тот факт, что она пила самый дешевый кофе, растворимый, а не из одной из этих модных эспрессо-машин, вызывал у меня ухмылку.
Ее зубная щетка была детской, розовой и подходящей, разве что, принцессе, и такой чертовски идеальной, что я громко смеялся в ванной.
У нее был шкаф, полный одежды. Казалось, что есть две крайности — чрезвычайно сексуальные, обтягивающие маленькие платья для выхода в свет, смешанные с удобной одеждой для отдыха. Это было восхитительно.
Ее корзина с фруктами была полна слишком спелых бананов, а холодильник был забит сортами йогурта, о существовании которых я даже не подозревал. Казалось, что она живет на дешевом кофе и йогурте. Нелепо.
Во мне проснулось желание заботиться о Бебе, желание готовить для нее, делать ей нормальную еду. Чтобы дать ей понять, что она не может так жить, набивая свой живот выпивкой, и бог знает, чем еще, и питаясь йогуртом тут и там. Я мог бы приготовить для нее нормальную еду… Я хорошо готовил, и хотел, черт, желал, чтобы она приехала, чтобы я мог побаловать ее фетучине альфредо со свежими сливками, сделать ей салат, который снесет ей крышу, приготовить любой десерт — возможно, с йогуртом — чтобы она пожалела, что так питается. Заставить ее пожалеть, что она не моя… Заставить ее захотеть быть моей.
Я перерыл все.
Ее туалетные принадлежности — безумное количество лака для волос — ее ящик со столовыми приборами, я даже посмотрел на марку ее туалетной бумаги. Хотел знать каждую чертову вещь о великолепной Бебе Холл.
Но был один момент, который я пропустил или специально избегал.
Я стоял перед ящиком с ее нижним бельем, который пропустил, когда рылся в ее шкафу. Боже, как хотел посмотреть. Желал увидеть все, что она носила под теми нарядами, которые сводили меня с ума.
Открыл его, медленно вытаскивая, пока ее запах не ударил мне в нос, розы и сахар, всегда розы и сахар. Я хотел зарыться своим гребаным лицом в ее нижнее белье. Хотел украсть все это, отнести домой и довести себя до безумия, кончая от ее трусиков, обернутых вокруг моего члена — моего члена, который сейчас напрягался в штанах. Я чувствовал себя сумасшедшим, потому что она превратила меня в него. И, бл*дь, я отчаянно хотел большего.
Дрожащими пальцами я потянулся к ящику и достал оттуда кружевной розовый лифчик. Представил себе ее сиськи в нем, идеально облегающие кружево, и от одной мысли об этом у меня потекли слюнки.
Я прижал кружевную чашечку к носу, вдыхая ее пьянящий аромат. Черт, это заставляло меня хотеть ее больше всего на свете. Ради нее я бы перевернул свою жизнь. Перестал бы быть беспорядочным, разобрался в своей жизни, позволил ей быть моей, — я сделаю все, только ради нее… Я сделаю все, чтобы назвать ее своей.
