в едином порыве. Улыбка растягивает губы всю дорогу домой. Вика летит кувырком с лестницы с вопросом «че купил?». И запинается, увидев меня с пакетами. В дом я зашла первой.
– Купили формочки для имбирного печенья. Хочу испечь. Поможешь?
Вижу, как любопытство борется в ней с абсолютным неприятием ситуации. Ставлю пакет на пол. Достаю трафарет.
– Здесь елочки и снеговик. А здесь – пряничный человечек, леденец и домик. Думаю даже испечь печенье с предсказаниями, – разуваюсь, делая вид, что мне нет никакого дела до того, согласится ли Вика принять участие в веселье. – Совместить, так сказать, два в одном. Следом бахает дверь. Заходит Ставрос.
– Ну не знаю. Я не умею печь.
– Мы будем следовать советам кулинарных блогеров. А потом еще покроем печенье глазурью. Папа говорил, что ты хорошо рисуешь.
Такого не было, но…
– Да, Вик. Присоединяйся. Ты же знаешь, что я линию ровно не могу провести. Спасай честь семьи.
Согласиться на предложение отца Вике гораздо проще. Так хитростью мы ее и вовлекаем в процесс, который очень и очень ее захватывает. Насмотреться не могу на этих двоих. Ставрос в фартуке на кухне – это нечто. Сердце щемит. Горло сводит. Каждый раз приходится откашливаться, перед тем как Викуле что-то сказать. Сколько отмерить, что с чем смешать… Сейчас как-то даже не верится, что я могла провести этот вечер одна. По телевизору фоном идет Гарри Поттер. Во дворе включаются огни. Мы болтаем о чем-то, смеемся. Пока тесто отдыхает в холодильнике, выдумываем предсказания. С Фантазией у Николоу туго. Берем то строчки из песен, то поговорки, мои придумки нещадно бракуются. Запоздало понимаем, что трудно засунуть записки в раскатанное тесто. Тогда Ставрос предлагает создать для них специальный банк. Выдает нам банку для сыпучего, и пока я старательно обматываю ее ярко-красным дождиком, папа с дочкой вырезают печеньки и засовывают их в духовку. Выпекается печенье буквально за несколько минут. Труднее всего дождаться, когда оно остынет, чтобы начать глазурью наводить красоту. Если уж кто в этом семействе и не может провести ровную линию, то это я. Ставрос же умудряется все сделать просто идеально, один раз просмотрев какое-то видео на ютьюбе. У Вики тоже выходит неплохо. Моих уродцев беспощадно стебут. Делаю вид, что обиделась. Отворачиваюсь, подперев кулаками бока. Ставрос ловит меня за руку. Похрюкивая от смеха, прижимает к себе и осторожно касается моей щеки пальцем.
– У тебя здесь сахарная пудра.
– Ладно.
– И здесь, – касается губами губ. Я шумно выдыхаю, машинально обхватывая его шею руками так, чтобы не испачкать сладкими пальцами. Поцелуй углубляется. Удовольствие топит. Так хорошо от того, что он мой. Пусть только в эту минуту.
За спиной что-то с грохотом падает. Мы отскакиваем друг от друга, ошалело глядя то на обломки печенья, то вслед убегающей Вике.
Нина
– Вы только ненадолго к ней. Ладно? Она устала.
Киваю медсестре и напоследок неуверенно оглядываюсь. Не так я надеялась провести утро первого января. Но мне позвонили из центра, где мама в очередной раз отличилась. Пришлось засовывать свои планы куда подальше и мчаться сюда по еще спящему притихшему городу. Вместе с мужем, который за мной увязался, хотя я этому до последнего сопротивлялась и приводила десятки аргументов, почему ему лучше провести время с дочкой на склоне, как они и планировали. Но Ставрос слушать меня не стал. Скорее даже напротив. С азартом настоящего супергероя он принялся разруливать мои проблемы. Вон, даже к Юлию Борисовичу сам на ковер пошел.
– Привет, мам. С Новым годом! Как ты? У меня все хорошо. Новостей – тьма. Я замуж вышла. Представляешь? – сажусь рядом с кроватью на стул. Мать исхудала, выглядит вялой. Волосы коротко острижены, как и у большинства здешних пациентов. – Наверное, тебе интересно, за кого? За моего начальника. Ставроса. Ага. Того грека. Он хороший, мама. И что бы ты ни думала, все у нас будет хорошо.
Сижу, вглядываюсь в глаза матери в попытке обнаружить там хоть какие-нибудь эмоции. Мне так хочется, чтобы она сейчас за меня порадовалась. Ну, а вдруг? Вдруг она на это способна? Но на дне ее глаз штиль. Вероятно, ее чем-то обкололи после очередного приступа буйства. Так и уйдет однажды, не оставив мне ни-че-го. Ни любви. Ни ласки. Ни единого светлого воспоминания. Ни даже внятного объяснения, чем же я так ей не угодила. Единственный ребенок все-таки. Отнюдь не пропащий. Она могла бы мной гордиться. Могла бы, но почему-то не стала.
Касаюсь ее сухонькой руки. Порой, когда мать в очередной раз всаживала кинжал в мое детское сердце, казалось, что я ее всей душой ненавижу! Но по правде я истекала любовью к ней. Глупой и ничем не заслуженной любовью ребенка, который не мог понять, что же с ним не так, если его даже мать с отцом не любят. И вероятно, в какой-то момент вся моя любовь вытекла. Осталось лишь чувство долга и жалости. К ней больше, чем к себе, кстати. Ведь я еще могла проработать свои травмы и стать счастливой. А моя мать, судя по всему, умрет, так и не познав счастья.
– Мам… – трясу рукой в попытке освободить запястье от захвата ее пальцев. – Мам, эй, ты чего? Мне больно.
– Ыыааа! Ыыыааа! – принимается завывать. Господи, откуда в ней столько силы? На глазах, вон, уже слезы выступили, а вырваться не получается. В какой-то момент удается извернуться и нажать на тревожную кнопку. Тут же набегают санитары. Но даже они освобождают меня не без труда. За тем, как мать скручивают, наблюдаю, будто со стороны. Опять что-то ей колют... С остервенением растираю запястье. С сожалением отмечаю, что будет синяк. Кожа у меня нежная, сосуды хрупкие. На щеках слезы.
– Эй! Нин…
Ставрос. Обнимаю его. Не хотела показывать своей слабости, и вот! Приехали. Шмыгаю носом.
– Все нормально.
– Да уж вижу. Ч-черт. Давай, пойдем-ка отсюда. Хватит с тебя свиданий.
– Погоди. У меня же тут печенье осталось, – вынимаю из сумки бумажный пакет. Я в него собрала уцелевшие после нападения Вики печеньки. – Вот, мам. Я сама испекла. С Новым годом.
В носу колет. Часто моргаю. Денек чудо какой хороший выдался. Снег сверкает на солнце, легкий морозец. Дыши, Нинка, дурочка!
– Извини за сцену. У мамы плохие времена.
– И давно?
– Сколько
