балл, как ты и хотела. Я стараюсь, — голос предательски дрожит, — только поправляйся скорее, — шмыгнув носом, утыкаюсь лбом в ее ладонь.
— Не плачь, — хрипит мама. — Что вы там делаете без меня? Квартиру еще не спалили? — улыбается.
— Нет, ну что ты, — быстро стираю ладошками слезы. — Все хорошо. Тебе тетя Люда привет передавала.
— А Вова? — снова она о нем. — Передавал? Что вообще произошло? Я так плохо помню.
— И он передавал, — мне так больно ей лгать.
— Что ты не договариваешь все время? — в ее голосе прорезаются знакомые нотки, после которых следует еще много всего неприятного.
— Я пойду. Мне разрешили зайти к тебе совсем ненадолго. Завтра после занятий загляну, покажу, как на мне сидит форма лицея, — тараторю, чтобы она опять не начала спрашивать про него.
— Соня, я спросила...
— Я побежала, мам. До завтра, — быстро целую ее в лоб и бегу из палаты.
В коридоре прижимаюсь к стене, стекаю по ней на корточки и реву, закрыв лицо ладонями.
Я не умею о таком говорить! Я еще не пережила, не переболела этим! А как сообщить маме о гибели ее мужчины, у меня просто не укладывается в голове!
— Не сиди на полу, — Платон пытается меня поднять.
— Не трогай меня! — в отчаянной злости кричу на него. — Я просила не прикасаться, — рвано вздыхая, стараюсь успокоиться.
— Ты же знаешь, мне плевать, — наигранно безразлично. — Я никого не слушаю, — вздрагивает меня вверх и крепко прижимает к себе, укрыв своим балахоном.
— Пусти! — дергаюсь.
— И не подумаю, — кольцо из крепких рук сжимается сильнее. — Плачь, — шепчет он мне в макушку, — я буду рядом.
Это срабатывает как спусковой крючок и моя тихая истерика превращается в нечто большее. Платон гладит меня по спине и распущенным волосам. Меня трясет и опустошает. Не могу ни говорить, ни стоять. Если бы он не держал, я бы снова оказалась на полу.
— Она спросила про отчима, да? — все понимает этот кареглазый засранец.
И откуда ты вдруг стал таким?! Сильным, взрослым, уверенным в себе вместо самоуверенного козла!
— Я не пред-ста-в-ляю к-как с-каз-ать, — поднимаю на него взгляд.
Платон ведет большим пальцем по моей щеке стирая дорожку от слез.
— Для начала успокоиться, — совершенно искренне улыбается он.
Я такой его улыбки еще ни разу не видела. Все больше было похоже на оскал.
— С — стараюсь, — делаю вдох за вдохом.
— Пойдём, — берет меня за руку и тянет к выходу.
— Куда?
— Выполню любое другое твое желание. То, что ты загадала, мне не под силу. Хреновый из меня джинн.
Выводит меня на улицу. Савелий удивленно смотрит на наши руки, сплетённые в замок. Открывает дверь.
— Домой? — спрашивает водитель.
— В "Айс" на Набережную, — заявляет Платон, усаживаясь рядом со мной. Устраивает наши ладони у себя на колене.
Мне и неловко, и удивительно, и приятно. А еще странно, но его прикосновения забирают все мои мысли себе и становится чуточку легче.
— Вас ждать? — интересуется Савелий, паркуясь возле кафе с яркой неоновой вывеской, которая даже при дневном свете переливается и искрится.
— Нет, — отвечает Платон. — Буду признателен, если об этом, — показывает на наши все ещё сцепленные ладони, — не узнает отец, — и скидывает свой глубокий капюшон демонстрируя разбитое лицо.
— Позвони, как нагуляетесь, я заберу.
— Спасибо.
Они жмут друг другу руки. Калужский снова прячется в темноте балахона, уверенным шагом идет в кафе. На ватных ногах семеню за ним.
Сам выбирает столик. Они здесь интересные, стилизованы под голубоватый лед. Стулья практически прозрачные, а снизу, под сиденьем свисает очень натуральная имитация сосулек. Под потолком искрятся снежинки. Вместо привычных кадок с зелеными цветами, по углам стоят заснеженные деревья без листьев или карликовые елочки с белым, пушистым налетом зимы.
С детским восторгом смотрю на это потрясающее место. Платон делает заказ.
Я очнулась только, когда передо мной поставили высокий прозрачный бокал с голубыми шариками мороженого, посыпанными кокосовой стружкой и политыми топпингом из белого шоколада.
У Платона шарики зеленые, а сверху мелкая крошка темного шоколада и соленые крекеры в виде рыбок.
— Порция эндорфинов. Хочешь попробовать мое? — отламывает небольшой зеленый кусочек вместе с печенькой и шоколадом, собирает немного талого мороженого и тянет всю эту вкуснятину ко мне через стол, придерживая ладонью снизу, чтобы не капало. — Открывай рот, кошка.
— Ммм… — со стоном зажмуриваюсь, ощутив на языке взрыв вкусов: мята, шоколад и сладко — соленый крекер.
— Я знал, что тебе понравится! — самодовольно улыбнувшись, откидывается на спинку стула и наблюдает, как собираю в ложку мороженое из своего бокала.
— Откуда столько уверенности? — поглядываю на него, наслаждаясь черничным мороженным с белым шоколадом.
— Ты же кошка, — хмыкает парень. — Мороженое — это молоко. Здесь только натуральное, у них свое производство. Ну и мята, — ржет этот гад. — Кошки же неравнодушны к молоку и мяте. Ах, да, тут есть еще рыбки, — добивает меня и я, подхватывая его настроение, тоже смеюсь.
Все продумал! Но мне не обидно сейчас за кошку. Он не обзывается больше, просто шутит.
— Даш попробовать свое? — облизнув губы, заглядывается на мое мороженое.
— А если я жадина? — демонстративно кладу себе в рот еще одну порцию вкусняшки.
— Тогда я возьму сам, — неожиданно меняется его голос, опять пробегая обжигающей волной по моему позвоночнику и наглые пальцы медленно ведут по нижней губе, стирая следы необычного десерта.
Глава 22. Маленькая победа
Платон
Вау, какая реакция… Живая, яркая, настоящая. Я еще ничего не сделал, а Софи дышит через раз, впившись в меня своим кошачьим взглядом. Хочу поцелуй, горячий и вкусный, с ароматом весны и белого шоколада. Она еще не готова, а мне вдруг становится немножко больно, завтра ведь все это может закончиться. Вовремя оказался рядом. Ей было плохо, я поддержал и на эмоциях или из благодарности она проводит со мной время. Хочу, чтобы не из благодарности, чтобы хотела быть со мной, я же правда не отдам ее никому. Это моя девочка, моя персональная кошка.
Закончив с
