"Пожалуйста, пройдите через башню на другую сторону. И захватите с собой булавку".
Ничего другого не было – ни обращения, ни подписи, но предназначалась записка мне, ее оставила здесь Арвилла Голэм. Я закрыла дверь в холл и уселась в низкое кресло, держа в одной руке шляпную булавку, а в другой записку.
Будь я человеком умным, наверное, я сразу же отнесла бы то и другое Джеральду. По ту сторону дома, где Арвилла в полном одиночестве тайно поджидает меня, я, конечно, и ногой бы не ступила. Инцидент с булавкой и запиской показался необыкновенно странным, потому что все утверждали, что тетя Арвилла не знает о моем пребывании в Силверхилле. Однако, по словам Кейт, она весь день была «расстроена», чувствовала что-то носившееся в воздухе, так что, быть может, каким-то образом она проведала о моем присутствии.
Если я воспользуюсь представляющимся удобным случаем, это позволит мне осуществить то, ради чего я снова явилась. Тетя Арвилла, по-видимому, ускользнула от внимательных глаз своих стражей, а другой такой шанс вряд ли скоро представится. Если я повидаюсь с ней сейчас и передам ей то, что просила меня ей сказать мама, я буду свободна уехать хоть завтра и снова начать распоряжаться собственной жизнью как захочу. Почему же эта перспектива не вызывала у меня восторга? Почему у меня было такое чувство, что, если я сбегу от всей этой неприятной атмосферы Силверхилла с его враждой и какими-то скрытыми угрозами, часть моей жизни так навсегда и останется в какой-то мрачной тени? Да разве это так уж важно? А может, все дело было в том, что я уже никогда больше не увижу Уэйна Мартина и не узнаю той роли, которую он играл в моей жизни в детские годы – быть может, именно это оставляло у меня ощущение чего-то незавершенного?
Я взвесила на ладони булавку, почувствовала тяжесть ее унизанной драгоценностями головки и попробовала пальцем ее острие. Такие булавки использовались в свое время, чтобы удерживать на голове широкополые шляпы, увенчанные целой горой перьев, лент и кружев – эти сооружения казались такими красивыми на дамах, шествовавших в своих экипажах. С появлением автомобиля такие шляпы быстро вышли из моды, но в те времена, когда их носили все, у каждой женщины всегда было под рукой опасное оружие, которое она могла использовать для самозащиты. Я невольно улыбнулась, хотя булавка вроде вот этой была делом вовсе не шуточным. Но если я пойду к тете Арвилле сейчас, то по крайней мере это оружие будет не в ее руках, а в моих.
Насколько она безумна, я не знала, хотя смех ее вызывал у меня содрогания. Когда-то в далеком прошлом она попыталась меня ранить, но, мне казалось, не было никаких причин, чтобы ей захотелось причинить мне вред сейчас.
Наконец я решилась и вышла в холл, захватив с собой булавку. Двери башни на моей стороне дома отворились легко, и я увидела, что пустое пространство, повторявшее своими очертаниями нижний вестибюль, залито бледным лунным светом, проникавшим сквозь окна, расположенные вокруг всей стены. На этот раз двери другой стороны дома были не только не заперты, но даже слегка приоткрыты. Я осторожно открыла их и заглянула в холл. Это была точная копия холла на моей половине дома, отличие было только в том, что здесь все было покрыто пылью и пребывало в явном запустении.
Никого не было видно, но где-то посредине стены напротив перил, ограждавших лестничную клетку, была открыта дверь, и в проеме виднелся колеблющийся свет. Ясно было, что горит свеча. Я еще могла отступить: можно было вернуться через башню и закрыть дверь на засов с моей стороны. Однако вместо этого я продолжала следовать по намеченному курсу, неудержимо притягиваемая качающимся светом, пробивающимся сквозь открытую дверь.
Когда я оказалась напротив лестничной клетки, сам холл с какой-то странной силой приковал к себе мое внимание. Я отчетливо воспринимала все вокруг себя: паутину, свисавшую между балясинами перил, пыль на самих перилах красного дерева и самые невероятные обои, какие мне когда-либо приходилось видеть. На темном декоративном фоне – крупный цветочный узор, нанесенный золотой, черной и светло-коричневой красками. Впечатление эти обои производили мрачное, угнетающее, за исключением тех их кусочков, расположенных на определенном расстоянии друг от друга, где были изображены розочки какого-то поразительно яркого голубого цвета, напоминающего дрезденский фарфор. Судя по тому, что куски обоев там и сям были ободраны и свисали клочьями, стены носили это убранство не один год, однако из-за отсутствия света голубизна роз не выцвела. Как видно, никто не старался поддерживать порядок на этом этаже, как это делалось во всех других частях дома. Это было какое-то заброшенное место – как-то странно – в доме, где все содержалось в таком порядке. "Запретное место? – мысленно спрашивала я себя. – Место, куда слуги заходить отказывались и которое остальные предпочитали избегать?"
Я заглянула через перила на крутую лестницу, твердо зная, что именно здесь расшибся насмерть дедушка Диа, которого будто бы столкнула его старшая дочь. Вполне понятно, что бабушка Джулия никого сюда не пускает. Мне было холодно, я чувствовала, что продрогла до костей. Впечатление было такое, что акт насилия, совершенный в далеком прошлом, само воспоминание о смерти и сопутствовавшей ей тоске и боли оставили в здешней атмосфере какое-то психологическое облако, которое годы бессильны были развеять.
Хотя я стояла сейчас напротив освещенной свечой комнаты, оттуда не раздавалось ни звука. Но что могло быть хуже, чем медлить вот так рядом с этой леденящей душу лестницей? Я шагнула к двери и открыла ее пошире. В комнате, на каминной полке, стояли в двух одинаковых оловянных подсвечниках высокие белые свечи. От движения воздуха, возникшего, когда я открыла дверь, пламя их приветственно наклонилось в мою сторону. В люстре под потолком не было лампочек, в комнате не было никакой мебели, только кое-где были разбросаны какие-то ящики и чемоданы.
На голом полу перед открытым чемоданом стояла на коленях женщина, одетая в серое шифоновое просторное платье с оборками, из-под которого виднелась ночная сорочка из того же материала. Ее золотистые волосы были заплетены в толстую косу. Кожа у нее была белая и чуть сморщенная, как у человека, слишком долго сидящего взаперти. Когда она обернулась и взглянула на меня, я увидела, что ее голубые глаза удивительно красивы, на веках – ни единой морщинки, взгляд молодой, полный интереса ко всему, необыкновенно живой. Какой бы я ни ожидала увидеть Арвиллу Горэм, но уж во всяком случае, не такой!
Рука моя машинально поднялась к щеке. Я подумала: не стоит напоминать ей о моем шраме.
