Но это так, к слову. Днем я уходила, а когда вернулась вечером к ужину, все стало на место. После суматохи воскресных дней столовая опустела, а по количеству выложенных приборов проницательный человек сразу бы догадался — конец сезона. Официанты и те как-то расслабились и болтали друг с другом. Моника на глазах у всех скормила Кики первое блюдо, и никто, похоже, не обратил внимания. Мадам де Боннёй ест очень быстро, в перерывах между блюдами сидит и молча разглаживает скатерть. Я почти закончила со «сладким мясом»40, когда в дверях случилась заминка, и вот мсье Юбер торжественно ввел в комнату миссис Пьюси. Та хихикала и упиралась для вида. Было ясно, что все это не просто так. Ее столик был уставлен цветами (теми самыми, какие я видела утром), а сама миссис Пьюси вырядилась в нечто настолько умопомрачительное, что нам стало за себя стыдно. Честно говоря, я не думаю, что ей все до конца удалось. На кружева цвета полуночи она надела усыпанный блестками жакет, который явно стоил безумных денег; жакет, в свою очередь, оживляли несколько ниток бус и жемчугов, золотые цепочки и даже довольно миленький кулон из лазурита. Волосы у нее были присыпаны свежей золотой пудрой, ногти сияли безупречно розовым лаком. Выглядела она, должна признать, совершенно роскошно — нечто в духе барокко. Я хочу сказать, что либо она, либо мы смотрелись тут неуместно. Кто именно, сперва было неясно, но неопределенность длилась всего лишь миг, потом я поняла, что чаша неуловимо перевешивает не в нашу пользу. Конечно, она этого хотела, но в таких вещах всегда требуется некое единодушие. И в решающий миг оно непонятным образом возникло. Официанты бросились отодвигать для нее стул; обеденная карта и карта вин порхнули на стол; принесли и предъявили на одобрение бутылки шампанского. Мадам де Боннёй наблюдала все это с полным равнодушием. Моника выразительно закатила глаза.
Пойми, мы были к этому совсем не готовы. Все сошли к ужину в обычных, неброских вечерних нарядах, приберегая одно «выходное» платье на пятницу, второе на субботу, а что-нибудь красивое, но, понятно, неяркое — на воскресенье. Обитатели заведений быстро усваивают правила. Я была в зеленом платье, которое тебя раздражает, но поскольку тебя тут никак не могло быть, то и раздражать было некого. Через две-три минуты после явления миссис Пьюси я поняла, почему оно тебя раздражает, и бесповоротно решила — больше его ни за что не надену. Особенно не повезло Монике: она всегда выглядит красиво, но как раз в этот вечер у нее не получилось; вероятно, в своем черном платье она выглядит слишком худой и бледной. Тени под матовыми скулами придавали ей больной, обреченный вид. На мадам де Боннёй тоже было черное, но она всегда ходит в черном. По-моему, у нее два, самое большее — три черных платья непонятно какого времени, возраста, формы и даже фасона, и она по очереди их надевает к каждому ужину. Нет, решительно не могу описать тебе в деталях эти хламиды, в основном потому, что у них нет деталей. Должна, однако, сказать, что она всегда выглядит так, как нужно. Как положено выглядеть женщине ее лет. Рискну заметить, что то же самое можно сказать и о нас с Моникой.
Кончив об этом думать, я сообразила, что Дженнифер тоже над собой потрудилась. В ее сторону меня заставили посмотреть более чем красноречивые гримасы Моники. Посмотрела — и у меня, прости за банальность, открылись глаза. По случаю матушкиного дня рождения Дженнифер надела розовые шальвары (чистый гарем!) и, в ансамбль, как выражаются журналы мод, кофточку на бретельках. Она тоже побывала в парикмахерской, где над ней хорошо поработали: блестящие белокурые волосы, раньше висевшие кое-как, убрали со лба и соорудили из них на темени нечто вроде гребня, спустив на виски по короткому локону. Раньше я не замечала, до чего она полная. Вообще-то, они обе полные, но из-за хорошей осанки это почти незаметно. Как бы там ни было, а они являли собой потрясающую пару. Возможно, несколько эксцентричную, но, вероятно, лишь на нашем сером фоне. Одна мысль о том, сколько трудов было вложено в эти приготовления, лишила меня сил. А ведь они тут на отдыхе! И кому тут на них любоваться! Кроме, понятно, нас, но мы вряд ли самая подходящая публика, раз не можем предъявить пропуска на вход в их сад земных наслаждений. Думаю, в какую-то минуту все мы это почувствовали, и это едва не омрачило торжества.
Но миссис Пьюси, которая начала вызывать у меня нечто вроде жалости, ужаса и сочувствия, была опытным игроком. Монике, мадам де Боннёй и мне поднесли по бокалу шампанского, так что всем пришлось их поднять за ее здоровье, и пошли привставания со стульев, поклоны, кивки и широкие улыбки; улыбки расточала в основном сама миссис Пьюси. Моника и мадам де Боннёй, менее моего восприимчивые к таким празднествам, выпили невозмутимо, правда, мадам де Боннёй перед этим медленно и изящно подняла в знак приветствия свой бокал. А потом, когда представление, казалось, подошло к концу и событие было отмечено должным образом, Ален с другим слугой в белой куртке вкатили на тележке торт такого великолепия, что даже мадам де Боннёй встрепенулась. Мсье Юбер прямо раздувался от гордости. Миссис Пьюси засмеялась, спрятала лицо в ладонях и даже приложила один из своих изящных кружевных платочков к уголку глаза; тем временем ей в бокал подлили шампанского. Дженнифер опытным оком проследила за нарезанием торта и распределением кусков, отправив к нашим столикам официантов с тарелками шоколад-но-воздушной массы. На сей раз нам в знак благодарности пришлось воздеть вилки. Необыкновенно вкусный был торт.
После такого мы, конечно, не могли разойтись, оставив миссис Пьюси одну. Впервые на моей памяти постоялицы все вместе отправились пить кофе в гостиную. Компания была не совсем однородная, однако миссис Пьюси, у которой во время общего возбуждения немного смазалась губная помада, не возражала. Мадам де Боннёй была туга на ухо, но привыкла исполнять свой долг или просто вести себя так, как от нее ожидали; она мужественно сидела, время от времени посылая улыбку в направлении миссис Пьюси и благосклонно кивая Дженнифер. В этот вечер я увидела в ней создание, наделенное благородством, — ведь она вдалеке от дома, никак не связана с виновницей торжества и, насколько могу судить, не имеет представления о сложной игре в притворство. Моника хотя и подмигивала мне, когда думала, что ее никто не видит, включилась в игру с куда большим увлечением, чем я могла от нее ожидать. Она наглядно продемонстрировала, что, когда хочет, может с блеском играть в салонные игры; правда, каждая ее реплика была с ехидным подтекстом. Я заметила, что, когда она заходила слишком уж далеко, Дженнифер награждала ее взглядом, исполненным пристального внимания. Но одежды миссис Пьюси вызвали у Моники, как я и предполагала, неподдельный интерес, и вскоре они почти на равных обменивались именами и адресами своих портних; обе шили у одной и той же, но выяснилось это не сразу, потому что миссис Пьюси именовала ее «моей крохотулькой», а Моника — «моей подружкой». На короткое время между ними воцарились мир и согласие, и они пошли сыпать именами и названиями, объемлющими всю Европу. Гуччи и Гермес, Шанель и Джин Мьюир, «Белый дом» и «Старая Англия» — всего лишь некоторые из тех, что мне были знакомы. В эту минуту мадам де Боннёй, вероятно решив, что протерпела столько, сколько, по ее мнению, от нее могли ожидать, тяжело встала из кресла, на прощанье отсалютовала миссис Пьюси тростью и вышла, переваливаясь из стороны в сторону.
