Она же отвернулась, снова глаза закрыла, чувствовала, что по виску на подушку одна слеза соскальзывает, за ней, по той же дорожке, вторая… И третья…
В коридоре шум какой-то… Громко так… У самой палаты… И хочется попросить, чтобы не шумели, но сил и на это нет. Заснуть бы… Хотя бы на немного, без сновидений, как в прошлый раз. Вдруг, проснешься, а снова откуда-то силы взялись? Жить захотелось?
— Я сейчас, детка, — Нина будто сомневалась, можно ли ее руку из своей выпускать, но рискнула все же. Сделала несколько шагов к двери. Не знала, что там происходит, но собиралась это прекратить. Не успела.
Дверь сама открылась, чуть не влетев в стену, а за ней.
— Господи, — не сказала даже — выдохнула, закрывая ладонью рот. Захотелось перекреститься отчего-то, а еще ущипнуть себя, потому что… Не каждый день покойника видишь.
— Ксеня… — Бродяга так и застыл в дверном проеме. За ним — Максим, «прикрывающий» со спины, и отец, пытающийся помешать зайти.
Ксюша уже почти во сне голос его услышала. Улыбнулась… Видимо, совсем без сновидений не получится, но… Такое сновидение ей нравится. Не горько-сладкие воспоминания из прошлого, а альтернативная реальность, в которой он действительно может в ее палате оказаться.
Подойти к кровати, присесть здесь на корточках, заглядывая в ее глаза, из которых по-прежнему слезы льются на подушку…
— Ксень. Это я. Я живой. Слышишь? Ксень… Скажи что-то… Ксень… — берет ее за руку. И это точно… Совершенно точно его пальцы начинают ее кожу поглаживать. — Ксень… Не молчи… Скажи…
— Вон пошел отсюда! — сзади подходит отец, дергает Бродягу за плечо, но тот умудряется вернуться, руку его скинуть, глянуть грозно на Игоря:
— Я бешеный, вы знаете. Не подходите лучше.
А потом снова ласково на Ксюшу.
— Ты узнаешь меня?
— Я… — узнавала. Узнавала, но не понимала. Взглядом всю палату окинула. Маму… перепуганную до ужаса. Отца… злого. Макса… несмело улыбающегося… Бродягу… встревоженного. — Жив? Как?
Спросила, чтобы тут же в темноту нырнуть. У нервной системы произошел новый перегруз.
Глава 18
Прошел месяц…
Настоящее…
Держа в руках распечатанный конверт, Бродяга делал шаг за шагом в сторону ее кабинета… Видимо, по взгляду было понятно, что спрашивать его сейчас ни о чем не нужно. Нужно просто расступаться, давая дорогу, иначе… Всем достанется.
Затормозил перед дверью, мазнул взглядом по табличке… Потом снова… Усмехнулся, непроизвольно сминая тот самый конверт.
«Веремеева Ксения Игоревна».
И раньше-то никогда не стучался, а теперь и подавно. Ручку вниз, шаг в кабинет…
Ее, старый. Из директорского Ксюша съехала, как только муж «ожил». Ваня не просил, но она… Все было сложно.
Ксюша сидела за столом, печатая что-то на ноутбуке. Вздрогнула, когда дверь открылась, еще раз — когда поняла, что это Тихомиров, но быстро взяла себя в руки. Нацепила на лицо маску безразличия, продолжила работать. Точнее начала имитировать. Потом надо будет удалить ту «абракадабру», которую она печатала, испытывая его терпение.
Ничего, не сахарный. Подождет… Она вот четыре месяца как-то ждала ведь… Зачем-то…
— Тебя учили стучать? — бросила один единственный мимолетный взгляд, а потом снова на экран, потому что… Каждый раз дыхание спирало. Каждый чертов раз, будто он впервые перед ее глазами после «воскрешения».
— А тебя говорить с мужем учили? — он ожидаемо не ответил, к столу подошел, хлопнул по крышке ноутбука, не заботясь даже о том, успеет ли руки одернуть…
Бродяга знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать — Ксюша пытается его таким образом поставить на место. Но, видимо, забыла, что он не ставится…
Со стуком смятый конверт впечатал в стол, сам навис, будто коршун, голову склонил, бровь вздернул, ожидая ответа.
Бешеный. Как всегда…
— Я наняла адвоката. Все через него. Ты тоже нанял бы…
— Я не дам развод, Тихомирова. Даже не надейся…
Но дело в том, что она тоже с некоторых пор бешеная. От обиды, которую пережить невозможно. От горя, которое испытать пришлось. От ненависти, которая покрыла ровной коркой всю любовь.
Ксюша тоже встала. Не хотела позволять ему таким образом давить. Прямо в глаза его заглянула, сказала тихо и четко:
— Я не прощаю предателей. Понял меня?
Они долго молча сверлили друг друга взглядами. Понимали все без слов, и чтобы эмоции свои передать — решительность, боль и обиду — слова были не нужны.
Потом Ваня взял в руки повестку, которая попала к нему на стол сегодня утром, выпрямился, все так же, перед ее глазами, стал медленно рвать, выражая свое мнение насчет планов жены. Еще жены…
— Развода не будет. Из брака выйдешь только вдовой. Я уже говорил…
Клочки летели обратно на стол, а Ксюша держалась… Из последних сил держалась, чтобы сохранить самообладание, остаться в его и своих глазах достойным противником. Сильной, спокойной, уверенной в правильности своих действий…
— А я уже… Вдова… Была…
— Это, как видишь, поправимо…
— Иди в задницу, — не выдержала, прошипела, дав повод Бродяге усмехнуться. Ксюша ненавидела его за эту усмешку еще сильней, когда казалось, верхняя планка достигнута. Но нет… Он способен прыгать выше головы.
— Хочешь поговорить — давай говорить. Я уже извинялся миллион раз. Объяснял, зачем все это было, но развода не будет. Я не шучу… — чувствуя, что давить больше нельзя, Ваня сбавил тон. Если ей нужно его в задницу посылать при каждой встрече — он согласен. Лишь бы хотя бы один шаг навстречу сделала. Один маленький. Потому что… Месяц потратила на то, чтобы максимально дистанцироваться.
— Я не хочу с тобой говорить. Я видеть тебя не хочу, — Ксюша в кресло опустилась, мотнула головой, отворачиваясь, закусывая губу… — Все разговоры через адвокатов. А сейчас выйди… Прошу, выйди…
Ваня не сразу послушался. Стоял еще с минуту, то ли сверля, то ли лаская ее взглядом, потом же молча… Так же размашисто… К двери.
— Табличку снимешь. Или я сниму. Тихомирова, — на фамилии ударение сделал. Злой, как черт…
И поделом ему.
* * *
Что должна чувствовать женщина, похоронившая любимого мужа, прошедшая каждый из девяти кругов ада на пути к своему дну, достигшая его в один «прекрасный» день… Потерявшая последнюю надежду на то, что сможет… Сможет выжить… И узнавшая, что все это зря?
Он жив. Здоров. А смерть… Смерть была инсценирована. Смерть, как проверка… Вот только проверять он собирался окружение на алчность, а вышло… Что проверял ее на стойкость. И она держалась. Долго, да только все же сломалась.
Увидев его тогда в палате, то ли сознание потеряла, то ли заснула просто, а когда проснулась, за окном была глухая ночь… И он… Он в палате.
Ксюша неимоверно испугалась, долго поверить не могла, даже когда щупала, когда обнимала, когда слезы на рубашку лила, когда зацеловывала лицо, утыкалась в до одури вкусно, правдоподобно, живо пахнущую именно им шею… И не верила.
Бродяга той же ночью объяснял, зачем была эта игра на ее нервах. Оказалось, на него было совершено три покушения. Все неудачные, но… Четвертого решили не ждать. Инсценировка должна была заставить проявить себя тех, кто желал Тихомирову смерти и так внезапно получил ее «в подарок»… Но время шло — а никто не проявлялся.
Под подозрением были все. Кирилл, ее родители, партнеры, контрагенты, старые враги, но… Ни одного человека, которого слушали, вели, за которым следили, не удалось уличить.
Данилов не хотел признавать поражение своей тактики, а Бродяга не мог простить себе, что это поражение стоило для него с Ксюшей так дорого.
Закрытие производства должно было стать новым стимулом, но… Тихомиров взбрыкнул, вернулся, и теперь… Никто не знал, что будет дальше.
Ксюша тоже не знала. А еще не знала, что делать…
Он убеждал, что в ней не сомневался, что если бы был шанс ввести ее в курс или забрать с собой — сделал бы это, но Данилов был категорически против, да и… Только Ксюше он мог доверять. Только на нее положиться. Поэтому девять кругов ада и самое дно, поэтому…
