сожравший за жизнь намного более тертых собеседников, чем Вика, хитро щурится
— Виктория Робертовна, а вы часто врете? — журналист лучится теплом и принятием.
— Нечасто, — конкретно, но без деталей отвечает блондинка.
Но кое в чем она врет постоянно. Потому что так правильно. И на удивление даже мало что смыслящей в жанре теле-интервью Виктории дошлый интервьюер оставляет тему ее лжи, не уточняя подробностей.
Там, где душа восходит к омовенью, когда вина избытая спадет
Что-то не так. Вика это чувствует, но объяснить не может.
Олимпийский каток. Мила замирает в начальной точке произвольной программы. Она летит, плывёт надо льдом. Легкая до невесомости, вся превратившаяся в героиню программы. Девушка делает все, чтобы каждый на этих трибунах не понял, а почувствовал надвигающуюся трагедию. Совершенно женская и абсолютно русская песнь любви и умирания.
Что-то не так. Это не поддается объяснению. То ли свет слишком резкий. То ли музыка слишком громкая. То ли трибуны на удивление тихие. Мила живет жизнью женщины, которой через полминуты умирать. Красивая, наивная, влюбленная и потому бесстрашная в нарушении табу и устоев.
Виктория видит, как по лицу спортсменки скатывается первая слеза. Она тоже знает, что ей, ее Миле, скоро умирать. И ничего сделать нельзя. Или можно? Женщина закусывает губу, привычно поправляет выбившиеся из пучка локон.
Лед взрывается как только затихает звук проносящегося через жизнь выстрела. Крик застревает внутри. Милочка замирает в точке и как в замедленной съемке вокруг нее вздымается ледяное крошево! Осколки режут тело, вонзаясь под кожу, рассекая в кровь. А она стоит и только по губам можно прочитать: “Я сделала все, что могла…” И длинный как нож осколок влетает в поясницу. Но Мила почему-то продолжает стоять с той самой приклеенной улыбкой, которую Вика знала до болезненного хорошо, от которой хотелось заплакать, настолько она была ненастоящая. Кажется, что это ее кроваво-алое платье каплями падает на обломки льда, течет по белым ботинкам, повисает на остром крае лезвия. А Мила стоит.
И сон не заканчивается. Вика знает, что сон закончится лишь тогда, когда она добежит до Милки и утащит ее со льда. Но бежать женщина не может.
Немота, тишина. Осколок в позвоночнике. Кровь цвета сухого красного, которым после они будут отмечать побед Рады, оплакивать серебро Милы. Эта кровь, дотекая до края осколка, собирается рубином, никак не обрываясь вниз.
И падает тьма. Вика так и не просыпается, уходя из кошмара в тяжелый сон без сновидений.
Утром болит голова и в горле словно кто-то тер наждачкой. Но температуры нет. И даже насморка. И даже кашля. Просто она кричала во не, все пытаясь сорваться к своей Милке. Долго. Пока не упал мрак.
От Ильи сообщение: “Доехал спокойно. К старту готовы. Отдыхай больше. Приедем — нагоним!”
****
На утреннюю тренировку Виктория опаздывает. Не потому что она не может добраться до льда вовремя, а потому что сидит у себя в кабинете и… боится. Боится, что Леонова закусила удила и не придет.
В итоге огромным усилием поднимает себя из-за рабочего стола в кабинете. Откладывает бумажки, просматривать которые нет никакой срочной надобности. Со вздохом берет коньки и идет на лед.
Страх хорош, потому что в самой его сути есть преодоление. Если переступить через страх, даже ничего не добившись, ты уже побеждаешь, хотя бы собственный испуг. Вика любила в себе победителя, даже проигрывая. Если сделано все, что возможно, то проигрыш не вчистую.
Женщине кажется, что лед светится. В левом углу катка Милка закрепляет с кем-то из младших перетяжки, объясняя, как добиться наилучшего ребра и работы коленом для максимального разгона. Тренирует с мелкими американское скольжение, выходит. Не зря моталась три годочка по миру, пришла с бонусами, счастливо размышляет Домбровская.
Такая улыбка тренера, задумывается Вика, выглядит совершенно неуместно? Или может сойти за радость от нового дня? А день, вероятно, будет совсем неплох.
На льду младший тренерский состав уже начал работать. Старшие фигуристы сами себя разминают по давно заученному порядку. Пробуют один за другим элемент, прыжки, вращения. Единственная, кто занята не собственной разминкой, а чем-то воспитательно-просветительским — Леонова.
Виктория шнурует коньки, время от времени поднимая взгляд и глядя за бортик, что же там происходит. И все-таки она упускает момент, когда в очередной раз, отрываясь от шнуровки, видит рядом пару ботинок и в них тоненькие ножки. Знакомые как никакие другие.
— Решила все-таки еще покататься? — сдержанно задает вопрос тренер.
— А я и не думала прекращать, — спокойно отзывается спортсменка.
Домбровская отпускает шнурок и внимательно глядит на девушку:
— Еще одна такая выходка, как вчера, и на этом льду ты кататься закончишь! Ясно?
Чего ждет Виктория? Гнева, гордого ухода в раздевалку? Да чего угодно, но не того, что происходит. Милка вдруг опускает глаза в пол и произносит тихо, но отчетливо:
— Простите, Виктория Робертовна! Я была неправа.
Ну что же… Она, кажется, и правда взрослеет. Или это только иллюзия, путь и приятная.
Девушка садится рядом с тренером, а Виктория возвращается к шнурованию ботинок. Им обеим все-таки проще, когда взгляды направлены куда угодно, но не друг на друга:
— Знаете, как я боюсь? Я никогда так не боялась! Ни на одном старте, ни у врачей, когда с травмами ездила. Никогда! А вдруг это все? Все! Моя жизнь закончится в тот момент, когда я не смогу выходить на лед. Понимаете?! У Джоша я поняла, что только на льду мне хорошо.
— Разве тебе было так плохо в Штатах? — это сарказм. Вика чувствует его горечь во рту.
А вот Мила, кажется, абсолютно не слышит ничего большего, чем вопрос.
— Знаете, Виктория Робертовна, они все очень хорошие, добрые люди. И правда приняли меня. И да, там было спокойнее. Но там все не так. И… не мое, может быть. Хорошо, но не так. Мне чего-то все время не хватало. И только лед был… — на мгновение она осеклась, но продолжила — лед был похож на здешний, если закрыть глаза и не слушать ничего. А я хочу слушать. Слышать… голоса. Я хочу услышать как Михаил Александрович в тысячный раз рассказывает про правильный заход и середину конька, как Илья Сергеевич объясняет новые программы… как вы…
От неловкости этим неожиданным обнажением души Вика только и может сказать:
— Ору?
И Мила заливается счастливым хохотом. Еще смеясь, встает со скамьи:
— Да, но издалека, — и выскакивает на лед.
И уходит сразу же, без разговоров на первый разминочный круг. Домбровская присоединяется к ней
