Вчера вечером, после того как я лишилась девственности и мне сразу же сказали, что я больше не нужна, что меня разыграли, я пошла домой и приняла душ.
Но когда одного душа оказалось недостаточно, я приняла душ снова.
И еще раз.
И еще раз.
И еще раз.
И еще раз.
Я принимала душ тринадцать раз, и все равно чувствовала себя грязной.
Сколько бы раз я ни натирала свое тело, сколько бы раз ни мыла волосы шампунем, я не чувствовала себя чистой. Я все еще чувствовала прикосновения его рук к моей коже и его дыхание на моей шее. Никакое количество мыла и воды не могло смыть с меня всю грязь.
И, наконец, мне пришлось остановиться.
В конце концов, я не могла позволить себе принимать так часто душ.
Благодаря множеству душу, которые я приняла вчера, мне придется использовать меньше мыла и принимать более короткий душ в течение следующих трех месяцев, чтобы компенсировать все шампуни, мыло для тела и воду, которые я потратила вчера вечером. Может быть, мне даже придется взять несколько дополнительных смен в закусочной, где я работаю полный рабочий день, чтобы оплатить резкое увеличение счета за коммунальные услуги.
Но все равно я должна что-то сделать.
Моя кожа зудит и кажется мерзкой, хотя я знаю, что она чистая.
Я снова смотрю на дезинфицирующее средство для рук и думаю, поместится ли оно в мою маленькую сумку. Это большой флакон, наверное, высотой с мое предплечье и вдвое шире. Так что вряд ли поместится… но, блин, как же я хочу взять его с собой домой, налить в ванну и лежать в ней дни напролет, пока не почувствую себя очищенной.
— МИНКА!!! — снова говорит Мина, на этот раз крича прямо мне в ухо.
Я вздрагиваю и отшатываюсь от нее.
— Господи! ЧТО? Что тебе нужно? — резко спрашиваю я.
Как только я это произношу, я жалею о сказанном, но не могу взять свои слова обратно.
Мина — моя прекрасная, невинная, невероятная младшая сестра — разбивается на моих глазах, а я чувствую себя самым большим монстром на всей планете за то, что так с ней поступила. Я никогда не была такой раньше. Никогда. Конечно, у меня вспыльчивый характер — самый вспыльчивый. И у вас тоже был бы, если бы мои доноры спермы и яйцеклеток были вашими родителями.
Но я никогда не срывалась на Мине.
Никогда.
Ни разу.
И вот я здесь, смотрю, как на моих глазах раскалывается моя младшая сестра.
И я сделала это.
Я сломала ее.
Я должна была лучше ее защищать.
Мне следовало бросить школу и получить аттестат много лет назад.
Я достаточно умна, чтобы сделать это. Но я заблуждалась. Я думала, что, закончив школу, смогу пару лет проучиться в муниципальном колледже, пока буду работать и ухаживать за Миной. Потом я переведусь в хорошую школу в этом районе, например в Нью-Йоркский университет или Колумбийский, а может, даже в Уилтон.
Тогда я смогла бы найти хорошую работу, и мы смогли бы жить лучше.
Это была несбыточная мечта, и я рисковала всем ради нее.
Я рисковала Миной ради нее.
Я должна была получить аттестат. Я должна была тратить свободное от учебы время на домашнее обучение Мины и брать дополнительные смены в закусочной. Это была бы не та жизнь, которую я хотела для себя, но у меня осталась бы Мина, и я бы позаботилась о том, чтобы у нее было лучшее будущее, чем у меня.
Но я решила этого не делать.
Вместо этого я решила быть эгоистом.
Я решила, что заслуживаю того, чтобы закончить школу и поступить в колледж, в то время как мне следовало сосредоточиться на Мине и ее будущем. Я должна была принимать решения, которые были бы лучше для нее, а не для нас. Не для меня.
И теперь Мина страдает из-за моих действий.
Она здесь из-за меня. Потому что я недостаточно хорошо скрывала нашу ситуацию.
Ей это не нужно. Ей не нужно принимать на себя всю тяжесть моего гнева, душевной боли и отчаяния прошлой ночи. Не сейчас, когда она остается здесь, в чужом месте, под присмотром совершенно незнакомых людей.
Я не должна вымещать на ней то, что произошло.
— Эй, — мягко говорю я Мине и благодарю, когда слезы стихают и она снова поворачивается ко мне лицом. — Прости меня, Мина. Я не это имела в виду. Я просто устала. Я люблю тебя, ладно?
Она кивает головой, и, несмотря на слезы, в уголках ее губ появляется крошечная улыбка.
— Я тоже тебя люблю. — А потом ее нижняя губа дрожит, и она говорит, ее голос так полон ярости для такого невинного, маленького существа: — Я ненавижу это место. Я так ненавижу это место! Я бы хотела поехать домой с тобой, Минка.
Я протягиваю руку вперед и прижимаю ее голову к своей груди.
— Я знаю, Мина. Мне бы тоже этого хотелось. — А потом я шепчу, прижавшись губами к ее макушке: — Мы снова будем вместе. Я обещаю.
И когда приходит время снова покинуть ее, я больше не чувствую себя грязной. Я позволяю боли внутри меня перерасти в гнев, принимая его привычность. И я позволяю этой ярости подпитывать мою решимость.
Я смогу это сделать.
Я должна это сделать.
Ради Мины.
Надеюсь, я не потеряю себя на этом пути.
21
Самый острый меч — это
слово, произнесенное в гневе.
Будда
НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ
Настоящее
Когда Минка переезжает, становится удивительно, как мало вещей она привезла с собой.
Одна небольшая коробка с одеждой, размером примерно с ручную кладь; еще меньшая коробка, полная безделушек, пары учебников и нескольких романтических романов, что, на мой взгляд, совершенно не соответствует ее характеру; и средних размеров сумочка, которая выглядит так, будто находится на смертном одре, и, судя по двум единственным предметам в ней, Минка не доверяет ей ничего тяжелее кошелька и ключей.
Я не могу удержаться от того, чтобы не выпустить наружу немного старого Николайо, когда складываю коробки друг на друга, бросаю сверху сумку и легко поднимаю сразу три вещи.
— Черт. Надо было нанять бригаду грузчиков, — шучу я, выходя из образа и чувствуя себя в этот момент прежним.
Она хмурится, раздражение в ее глазах мне знакомо.
— Ты смеешься над моей бедностью? — Она оглядывает мою квартиру с нашего места в большом фойе, медленно осматривая все вокруг. Все красиво, блестит и сверкает, но так уж устроены деньги. — Не все так привилегированны, как ты.
Я пожимаю плечами, потому что, если не считать кровопролития и отречения от семьи, она права. По большому счету, я прожил чертовски привилегированную жизнь. Даже несмотря на то, что последние семь лет я провел в подполье, большую их часть я жил в роскоши, за исключением одного холодного месяца, когда я был бездомным и жил под чертовым мостом некоторое время.
— Ты бесстыдник, — бормочет она, хотя это звучит сдержанно.
На самом деле, она не похожа на свою дерзкую сущность. Конечно, она не совсем кроткая. Но за последние двадцать четыре часа, с тех пор как я предложил ей переехать к нам, я готовился к тому, что она будет нахальной. К дерзкой чертовке. К битве за битвой с ее острым языком.
Но передо мной не та женщина, которую я ожидал увидеть.
Она выглядит почти… созерцательной.
Как будто она каким-то образом превратилась из женщины, которая знает, кто она, в женщину, которая все еще пытается понять это.
По какой-то причине это меня сильно беспокоит.
Думаю, она мне больше нравится, когда злится на весь мир и особенно на меня.
Что со мной не так, я никогда не узнаю. Назовите это скукой или влечением, но ее типичное нахальство возбуждает меня. Но видеть ее в таком состоянии почти невозможно. Я сопротивляюсь желанию прижать ее тело к стене и посмотреть, как в ее глазах вспыхивают возбуждение и вожделение, что угодно, только не уныние, которое я наблюдаю сейчас.
— Где моя комната? — спрашивает она, и я благодарен за возможность высадить ее и избавиться от нее в этом странном состоянии.
Я веду ее наверх, в спальню напротив своей. Это просторная комната с двуспальной кроватью, телевизором с плоским экраном, закрепленным на стене, большой ванной и гардеробной, способной вместить в десять тысяч раз больше одежды, чем есть у нее на самом деле.
