— Как? — Аддолората не понимала, что именно богатый покровитель собирается сделать для Нэнси и Сэла.
— Пока что он просил передать вам это. — Хосе вынул из кармана и положил на стол конверт с деньгами.
Конверт белел на столе, как спасительный остров в океане, когда корабль терпит крушение. Аддолората прекрасно понимала, как трудно им будет жить без кормильца, и уже собиралась принять это первое проявление участия, хотя оно и поступило из сомнительного источника. Но Нэнси опередила ее, она протянула руку, положила свою маленькую ладонь на конверт, затем подвинула его к Хосе.
— Нам ничего не надо. Спасибо.
Хосе вопросительно посмотрел на Аддолорату, чтобы понять, одобряет ли она поведение дочери.
— Да, она права. Нам ничего не нужно, — подтвердила женщина, поднимаясь и давая тем самым понять, что гостю пора уходить.
Хосе покачал головой в знак прощания и улыбнулся, его растрогала непримиримость девочки, по-видимому, она решала здесь за всех, она приняла на себя ответственность за семью.
— Тебя зовут Нэнси, правда? — спросил Хосе.
— Нэнси.
— Послушай, Нэнси. Какие бы у тебя ни возникли трудности, обращайся ко мне. Я всегда в своем спортивном зале. — Он протянул ей визитную карточку. — Спортивный зал. Запомни. Доминичи. На Бродвее все знают. — Великан взял конверт, положил во внутренний карман куртки, встал, попрощался и направился к выходу.
— У каждого в жизни бывает момент, когда нужен друг. В такой момент можешь на меня рассчитывать.
Аддолората закрыла дверь за улыбающимся гостем и, рассерженная, повернулась к дочери.
— Что ты вздумала? — зло спросила она. — У нас считаные гроши, слезы на глазах не высыхают, а ты отказалась от помощи, которая, к твоему сведению, нам полагается.
Сэл встал рядом с Нэнси, выражая тем самым свою солидарность с сестрой. Нэнси почувствовала себя униженной и, расстроенная, опустила голову. Она думала, что выразила волю матери, оказывается, это не так.
— Папа не захотел бы, чтобы мы имели дело с такими людьми, — оправдывалась она.
— Что ты знаешь о людях?! Ты — девчонка, ты ничего еще не понимаешь, — Аддолората вздохнула, словно всхлипнула. — Ты подумала, что, кроме этих денег — платы за гибель отца, у нас ничего нет?
— У нас есть дядя Тони, — возразила Нэнси. — Он наш крестный, он поможет нам.
Материнская рука тяжело и сухо, словно горсть камней, обрушилась на лицо дочери. Нэнси все так же непроницаемо смотрела на мать, только на щеке ее огненно отпечатался след материнской ладони. Аддолората ожидала бурной сцены, криков и слез дочери, но Нэнси даже не пошевелилась, и тогда сама Аддолората разрыдалась.
Она упала в кресло — слезы струились по ее лицу.
Сэл подошел к матери и обнял ее, Нэнси приблизилась к креслу. Оба понимали, что мать в отчаянии от горя, и ее плач взывал к их прощению. Никогда раньше Аддолората не поднимала на детей руку.
— Все хорошо, мама, — успокаивала Нэнси, прижимаясь к ней.
— Отдохни немного, успокойся, — уговаривал сын.
Мать подняла прекрасное даже в горе лицо.
— Будем жить, крепко держась за руки, — она поцеловала детей. — Но запомните оба то, что я сейчас скажу. Никогда больше не произносите имени вашего крестного. Тони Кроче не существует. Его никогда не было. Мы сумеем справиться сами. Все будет хорошо. — Материнские слова звучали непререкаемо, словно клятва, и дети так их и восприняли.
Нэнси и Сэл любили мать и признавали за ней право решать за них. Они не задали ни одного вопроса.
Серебристый «шевроле» подкатил к тротуару и остановился перед светящейся вывеской «Вики клаб». Подобострастная улыбка швейцара, адресованная гостю, выходившему из лимузина, повисла в воздухе, словно флаг. Швейцар узнал Альберта Кинничи и его свиту. После того, что случилось у отеля «Плаза», никто не ожидал увидеть в таком оживленном месте людей «семьи» Кинничи. И меньше всех самого Бриллианта Ала. По правилам игры все совершеннолетние мужчины обеих «семей» должны были скрываться в тайных убежищах. Кровопролитие у отеля «Плаза» было равносильно объявлению войны. Было уже за полночь, неожиданно гроза разразилась над городом. Швейцар услужливо раскрыл над Альбертом Кинничи зонт, по спине у него пробежали мурашки, он подумал о бесславной кончине своего коллеги из «Плазы». Теперь может наступить и его черед.
— Дерьмовая погода! — выругался босс, швырнув на руки яркой девице в гардеробе свой плащ, и громко чихнул. Сопровождающие, два телохранителя с пистолетами под пиджаками, и зять Кинничи, Джо Ла Манна, его правая рука и преемник, окружили его. Их крепкие атлетические тела составляли странный контраст с жалкой фигурой босса. Это был исхудавший маленький старик с сухим невыразительным лицом, впалыми щеками, темными водянистыми глазами, под которыми набрякли морщинистые мешки. Низкий и хриплый голос заядлого курильщика часто прерывался приступами сильного клокочущего кашля.
Гардеробщица заметила только часы на тяжелой массивного золота цепочке и бриллиант в кольце величиной с орех на мизинце правой руки. Этого для нее было достаточно, чтобы отнести посетителя к разряду достойных внимания клиентов. А когда он положил ей в руку пятидесятидолларовую банкноту в обмен на красную гвоздику, которую она вставила в петлицу его пиджака, женщина не сомневалась, что это самый обаятельный человек, который когда-либо ей встречался. Ее память хранила голодных грубых охальников, которые пользовались ею в спешке без единого ласкового слова, им и в голову не приходило ухаживать, ее брали на штабелях бревен на складе лесопилки, где она работала в селении Вермонта. Самые вежливые звали ее «сладкая Лилиан», но и они брали ее стоя, вздрагивая и пыхтя, потом отвешивали ей шлепок по заду с восклицанием «ты самая прекрасная задница в округе!». Эти примитивные пыхтения дразнили ее сексуальный аппетит. Но хоть бы кто-нибудь из них догадался бы угостить ее мороженым, не требуя ничего взамен. Вот почему она восприняла Бриллианта Ала как самого обаятельного мужчину.
Прежде чем компания направилась к своим местам, раздался неизменный музыкальный сигнал и появился сам Виктор Портана, безупречный в своем черном, сшитом на заказ, смокинге, гостеприимный и вежливый, как и положено безукоризненному хозяину дома.
— Привет, Альберт! — приветствовал он, обнажая зубы — шедевр стоматологической техники. Виктор Портано, шестидесяти пяти лет, ровесник Альберта Кинничи, выглядел лет на двадцать моложе.
Альберт обнял его, чуть не спалив неизменной сигаретой рукав смокинга.
