– Нет, – сказала Поля, – я тут побуду.
– Тома за тобой придет. Лежи, отдыхай.
Поздно вечером все было кончено.
Спать Полю оставили в том же кабинетике, где избавили ее от проблем. Дежурившая в ночную смену Тамара наблюдала, все ли в порядке. Утром зашла Агата. Полина уже проснулась. Ей давно не было так хорошо. Не тошнило, не мучили мысли о будущем. Жажда деятельности владела ею.
– Оклемалась? Довольна? – спросила Агата.
– Да! – искренне ответила Поля.
– На, глянь.
Агата поднесла Поле небольшой изогнутый эмалированный лоток, какие обычно бывают у стоматологов в кабинетах.
Поля взглянула и не поверила своим глазам.
На дне лотка, в засохшей уже крови лежал человечек. Маленький умученный человек, сантиметров шести. Скрюченный, окровавленный, он как бы стоял на карачках на коленках и локтях. Крохотные ножки с пальчиками, худенький. Мертвый.
– Мальчишка был, – сказала Агата.
– Зачем вы мне показываете?! – в ужасе крикнула Поля.
– А чтобы ты на будущее знала, что у тебя внутри заводится, когда ты голову не включаешь и перепихиваешься с кем попало, как безмозглое животное. Ты думала, там пупсик резиновый? За ниточку потянешь, он выскочит, все дела? Смотри, запоминай. Точно такого другого уже не будет.
– Зачем вы? – рыдала Поля.
– Ну не одной же мне ваших детей оплакивать. Что-то понимать-то пора.
– А ему что? Не надо? – с ожесточением крикнула Поля, кивнув в сторону коридора, за которым находилась Митина комната.
– Всем надо. Но женщина за плод отвечает больше. Хотя бы потому, что может очень долго никому не рассказывать. И решать.
– А почему вы мне сказали: выбирай?
– А кому выбирать? Кому отвечать? Человек свой выбор делает сам. А как ты думала? Кто за тебя про тебя решит?
Поля смотрела на своего сына. Он мог быть живым. Хотел жить. Она била себя по животу, когда злилась. Она решила за него. Он сам бы остался. Вырос. Был бы у нее друг…
– Переверни, лицо увидишь, – посоветовала Агата.
– Нет, – корчилась Поля.
– Посмотри, посмотри. Не себя жалей, его пожалей.
Агата длинной тонкой ложкой перевернула тельце.
Личико человечка с закрытыми глазками выражало ужас. Рот был округлен в безмолвном крике.
Полину била сильная дрожь.
– Замерзла? Все вы мерзнете, когда доходить начинает, – вздохнула Агата, поставила лоток на столик у кресла. – Вставай, тебе уже можно. Иди, поешь.
– Я поеду, – сказала Полина.
– Обязательно поедешь. Завтра. Сегодня я тебя еще понаблюдаю. Чтоб кровотечение не открылось. Ты же в будущем ребенка собираешься иметь? Хочешь, чтоб все было в порядке?
Полина не отвечала. Она вообще ничего не хотела и о будущем думать сейчас не могла.
Тамара сделала ей какой-то укол, она проспала день и ночь, не просыпаясь. Утром встала, оделась в свои вещи, собралась уходить.
– Давай тебя мой шофер довезет, куда надо, – предложила Агата.
Но Полине не хотелось, чтоб тут было известно, куда она поехала. Домой, к своим, она и не собиралась.
Перед уходом она вспомнила что-то важное.
– Мне Митя деньги дал, давно уже. Сказал спрятать и не говорить, куда. Я отдам.
Она сказала «Митя» и не испугалась. Ей было совершенно плевать, как называть свое прошлое.
– Да брось ты. Оставь себе. Он еще принесет. А лучше б уж завязал с этим. Добытчик, – иронически хмыкнула Агата.
– Как хотите.
– Приходи, если надо будет. Знаешь, как найти.
6. Иди туда, не знаю куда
Куда ей было податься? Конечно, к Катьке. Хорошо, что та еще не ушла на занятия. Обрадовалась Польке.
– Нашлась, моя пропажа! Я тебе обзвонилась! Мама твоя каждый день звонит, с ума сходит. И я не знаю, что ей сказать.
– Скажи, нашлась. Я у тебя пару дней поживу, можно?
Катька жила одна, бедненькая. Мама ее два года назад умерла от рака, совсем молодой. А папу она никогда в жизни не видела. Так и осталась: сама за себя. И еще всем помочь старалась, кому плохо.
– Конечно, оставайся. Твоим-то можно сказать, что ты у меня?
– Нет, – запретила Поля. – Я сама позвоню и с ними поговорю.
– Ты – рассталась? С ним?
– Так вышло. Само собой.
– А ребенок?
Ах да, когда-то ведь был у них разговор про женскую консультацию и весь этот ужас…
– Не было никакого ребенка, – сухо сказала Поля.
Катя больше ни о чем не спрашивала.
Поля попросила пакет, который отдала подруге на хранение. Та принесла.
– Тут деньги, – объяснила Поля., – Теперь они мои. Я еще не знаю, сколько тут. Давай считать.
Долларов оказалось около восемнадцати тысяч. Еще несколько тысяч осталось от тех «сантиметров», что швырял ей когда-то добытчик Митя. Они лежали отдельно, в скрипичном футляре. Поля не прятала их специально. Просто все не получилось потратить, вот они и сохранились.
– Я к своим не вернусь, – решила Поля. – Не смогу с ними жить. Я другая, а они те же. Я себе квартиру куплю.
– Запросто! – согласилась Катька. – С такими деньжищами!
Полина не знала, что и как будет в ее жизни, но хорошо стала представлять себе теперь, чего она хочет.
Она хотела войти в женскую силу. Быть такой, как Агата. Чтоб не самой тянуться к кому-то, а к ней чтоб тянулись.
Она хотела такой же огромный дом-квартиру. Чтоб быть полноправной хозяйкой и ни от кого не зависеть: ни от чужого характера, ни от денег, ни от своих и посторонних чувств.
Понимание цели – это уже полдела.
В те времена за ту сумму, что у нее образовалась, можно было вполне купить приличную двухкомнатную. Особенно если люди уезжали, спешили, оставляли все на произвол судьбы. Тогда еще все покидали родину навсегда. Хотя возвращаться вполне можно было, но после долгих десятилетий железного занавеса никому не хотелось назад, в клетку, поэтому со всем нажитым прощались решительно и бесповоротно.
Буквально через два дня поисков, звонков по знакомым и тем, кого знакомые им порекомендовали, обнаружился фантастический вариант на «Студенческой», в уже не сталинском, но еще и не хрущевском кирпичном доме. Двушку продали за десять тысяч! И были счастливы! Полина придирчиво разглядывала документы, опасаясь подвоха. Дом кооперативный. Пай давно выплачен. Жила за все время одна только семья, которая сейчас и выезжала. Все было – не подкопаешься.
– Куплю еще двушку, раз деньги остаются, – поделилась она планами с подругой.
– Ты деловая – не узнать! Зачем тебе еще одна?
Катька настоящей жизни не видела. Побывала бы она у Агаты, тогда бы поняла.
