…Он хотел снять с вешалки дубленку и выйти из дому и тут заметил, что поверх его одежды висит Зарина кроличья шубка; Чон брал ее в руки, как живое существо, и его обдавало ароматом дорогих, тонких духов — Светлана не пользовалась такими, ее претензии к подобным вещам были невелики, она не была кокеткой…
…Чон работал у себя в комнате, делал эскизы к будущей картине и слышал, как Зара в проходной комнате начинала репетировать танец с лентой, включала магнитофон, из которого лился «Экспромт» Шуберта, — он слышал ее легкие шаги, прыжки, перелеты из одного угла комнаты в другой, и ему казалось, лента обвивалась вокруг его шеи…
…Он приносил Светлане гвоздики, и жена, чмокнув Чона в щеку, ставила их в вазу. Зара, делая свои арабески, вдруг смахивала рукою вазу с тумбочки… Странная неуклюжесть со стороны такого грациозного и точного в движениях существа, как Зара. Она заливисто смеялась над своей неловкостью, а Чон принужденно усмехался.
Он постоянно натыкался на ее вещицы: раскрытую коробочку с тальком на подоконнике, заколку, которой Зара схватывала свои каштановые с ореховым отливом волосы, тетрадку по физике, из которой вдруг выпадала промокашка, вдоль и поперек исписанная его именем — он так думал, что его именем, хотя это просто был адрес клиники, где когда-то лечилась Зара, — «Чонгарский бульвар, Чонгарский бульвар, Чонгарский бульвар…». И Чону приходилось все это закрывать, подбирать, класть на место, подальше, с глаз долой!..
Наконец, Света с изумлением показала Чону свое новое кожаное пальто, которое он недавно купил ей на свой первый гонорар от проданной картины, — вся спина была изрезана бритвой… «Наверное, в троллейбусе порезали завистливые люди», — огорчилась Света, но Чон успел заметить мстительную усмешку на губах Зары.
…Дождавшись вечером, когда жена ушла в ванную, — Света любила плескаться долго-долго, — Чон обратился к Заре:
— Это сделала ты?
— Что? — Зара, склонившись над тетрадью, даже высунула кончик языка от усердия, строчила сочинение и даже не смотрела на Чона.
— Ты испортила Свете пальто?
— Что? — Зара даже не подняла головы.
— Ты испортила Свете пальто?
— Ага, — равнодушно, точно Чон спросил, не брала ли она телевизионную программку, отвечала Зара, и у него дух перехватило от этой открытой наглости, от сознания девушкой какой-то своей власти над ним и уверенности, что он не станет поднимать шум.
Чон подавил в себе желание схватить ее и хорошенько встряхнуть.
— Зачем?!
— Как пишется слово «интеллигент»? — спросила Зара. — Два «л» или одно?
Чон смел со стола ее тетради, выхватил из рук учебник.
— Я спросил: зачем?!
— Безвкусная вещь, — потягиваясь всем телом, нахально отвечала Зара. — К тому же кожаное пальто моей сестре не идет. Она слегка полновата для него…
И наклонилась, чтобы поднять с пола свои тетрадки.
Непременно следовало пойти и пожаловаться на нее отцу, но Чон отчего-то не сделал этого.
Прошло какое-то время, он явился в гости к Шалахову — и увидел у него на мольберте портрет Зары.
Ибрагим был смущен, у него даже лысина вспотела, он не знал, что сказать, не смотрел в глаза. Да, девушка иногда навещала его, приносила фрукты, цветы; его, Ибрагима, это трогало, пожилой художник не был избалован вниманием женского пола… К тому же у девушки такое необычное лицо, что он не смог удержаться от искушения и попросил ее попозировать ему… Чон предвидел, к чему могут привести подобные сеансы: Шалахов хоть и гениальный художник, но наивен, как дитя, влюбчив, как студентка, девушка может веревки из него вить… Наконец, мысль о том, что его друг, который гораздо талантливее самого Чона, может прельстить Зару, выводила его из себя, он готов был измутузить ни в чем не повинного Ибрагима, своего друга, учителя…
— Запрещаю тебе ходить к Шалахову, — перехватив Зару в коридоре перед зеркалом, злобно шипел Чон.
Зара сделала пируэт — и оказалась в объятиях Чона.
— Ты что-то сказал? — шептала она у самых его губ, примагничивая все его тело…
— Я сказал: не смей ходить к Шалахову… — Чон невольно склонился над ее ртом.
— Кто ты такой, чтобы что-то мне запрещать! — Зара вывернулась из его рук и продолжила невозмутимо причесывать свои пышные волосы.
Ночью, обнимая Свету, он не мог заснуть… Зара, стоя на балконе, напевала: «Ело-ва, е-ло-ва…», и Чона охватывал озноб…
Однажды Чон отпер дверь своим ключом, будучи уверен, что дома никого нет, и направился в свою комнату. Открыл дверь в гостиную — и остолбенел: на ковре лежала Зара, бледная, волосы разметались, руки раскинуты… Чон бросился к ней, думая, что девушка потеряла сознание, — и вдруг Зара распахнула свои зеленые, хищные глаза и изо всех сил обхватила Чона, вставшего перед ней на колени, ногами… И смотрела, смотрела на него своими невыносимыми глазами, силой взгляда склоняя его все ниже, ниже… И вдруг, как пантера, вскочила на ноги, бросив его, распластавшегося по полу, выскользнув из-под его падающего на нее тела, — и с хохотом убежала.
Света заметила, что с мужем что-то происходит.
— Не поехать ли тебе в Москву, Павел, может, немного отвлечешься? — заботливо говорила она.
Чон согласился.
И вдруг вечером выяснилось — Зара едет с ним.
Она, видите ли, решила показаться своему врачу, и, раз случилась такая оказия, что Чон едет в столицу, пусть заодно отвезет свояченицу, добродушно говорил тесть.
Зара ухмылялась — на лице Чона и в самом деле была написана такая растерянность, что в голове у тестя промелькнула мысль, не поджидает ли Чона там, в Москве, какая-нибудь пассия. Но Чон тут же взял себя в руки:
— Знаете, я передумал. Пусть с Заремой едет Света. Ей полезно немного отдохнуть.
Да чего же, в конце концов, добивалась от него эта наглая девчонка?
Он снова приходил к Ибрагиму — в дверях его жилища Чона настигал знакомый аромат духов.
— У тебя кто-то был?
Ибрагим смотрел в сторону.
— Да.
— Кто?
— Девушка.
— Зара?
— Зара, — вздыхал Ибрагим.
— Зачем она приходила? Ты закончил ее портрет!
— Зашла поболтать. Очень умная девушка, очень…
Как-то Чон вошел в комнату Зары, чтобы как следует разобраться с ней, — она танцевала под магнитофон, держа в руках бутылку коньяка и бокал!
— Дай сюда. — Стукнув по клавише магнитофона, Чон властно протянул руку за початой бутылкой.
Зара с готовностью сделала навстречу Павлу несколько шагов, протягивая ему бутылку и бокал, — и вдруг у самых его ног уронила то и другое…
— Ох, беда-то какая! — насмешливо вскрикнула она.
