— Твою целку сейчас могли иметь товарки в тюрьме. Не мало перепадало бы и охранникам. — Я вздрагиваю от его ужасных слов, чувствуя, как начинает першить в глазах. Но Ян безжалостно продолжает. Его тон спокоен и слишком гладок: — С твоими друзьями произошло бы ровно то же самое. Твоя бабушка, возможно, пережила бы новый инсульт.
— Замолчи…
— И это, возможно, уже не пережила бы ты сама.
— Нет…
— Я отпустил твоих друзей, сука, целыми. Ты скачешь на моем члене и наслаждаешься. Не обнаглела ли ты, дорогуша?
Слезы катятся по моим щекам, но я гордо вскидываю подбородок, смахивая их резким жестом. Толкаю его в грудь, в попытках глотнуть больше воздуха. Все внутри меня взрывается и испепеляет дотла.
— Да! Обнаглела! Да! Да! Да! — ору, как сумасшедшая. — Да, я наворотила столько всего! Я всего лишь хотела жить!!! И не хочу больше выполнять свои обязательства! Вот такой я гнилой человек!!! И делай с этим что хочешь! Ударь! Бери силой! Сажай в тюрьму! Мне плевать! Я больше не буду с тобой трахаться! Я ненавижу тебя! И себя я ненавижу тоже!
Мои безумные крики проносятся эхом по полупустой комнате, оглушают даже меня саму. Злость на него, на весь мир и больше всего на себя разъедает ржавчиной.
Взбешенный парень хватает меня за шею, крепко сжимая до темных кругов перед глазами. Дышит, как бешеный зверь, его ноздри широко раздуваются.
— Нет, ты будешь…
— Черта с два, — уперто перебиваю. — Тебе придется взять меня силой.
— Значит буду брать силой, раз не хочешь по-хорошему, — злобно выдыхает в лицо.
Слышится треск разрываемого белья.
Глава 22
Я молчу, с безразличием взирая на него из под опущенных ресниц. Делай что хочешь, проклятый дьявол. Слезы катятся вниз, очерчивая солеными дорожками пылающие щеки.
Треск рвущейся ткани — это зверь сдирает с груди тонкие кружева. Яростно швыряет на пол. Туда же летят крошечные трусики. Кожа горит. Сердце уже давно обуглилось.
На этот акт вандализма я лишь сжимаю губы и силюсь, чтобы не зажмуриться крепко-крепко. Кажется, раньше я действительно жила скучной жизнью.
Из-за слез все передо мной размывается, его лицо искажается, превращаясь в неживую маску. Но это выше моих сил, и горячие дорожки стремительно летят вниз.
К внутренней стороне бедра прижимается возбужденная твердая плоть, я вздрагиваю, но стою, будто окоченевшая. Застывшая и неживая.
Всего доли секунд отдаляют меня от чужого насильного вторжения. Я действительно его не хочу сейчас.
Все сгорело и упало кучкой отсыревших углей на полу, там где я оттанцевала свой последний позорный танец. И если он захочет трахнуть меня, то ему ничего не останется, кроме, как взять меня силой. Я выгорела, морально и физически. Устала от происходящего, от своего саморазрушительного пути, по которому бежала сломя голову. Готовая упасть и разбиться. Ведь впереди ничего нет… Эти эмоциональные качели выматывают. Я в жизни столько не переживала, как в эти недели.
Ян медлит, не выпускает из хватки, тяжело дышит. Руки то сжимают мое тело крепче, то начинают дрожать, разжимать поочередно пальцы.
— Сука! — в дверь рядом с моей головой с грохотом впечатывается кулак. Он не может этого сделать.
Странное чувство разочарования, вперемешку с облегчением, привносит сумятицу в мою голову. Мне было бы легче, если бы он вышел за грань. Ненавидеть его было бы легче. А так… В конце концов, во всем этом бале сатаны виновата только я. Как ни крути, этот псих попал под колеса моего сорванного с тормозов поезда не по своей воле.
Истомин делает шаг назад, сразу становится свободнее. Делает глубокий вдох.
— Еще одна встреча, и ты свободна, — безапелляционным голосом выдает свой вердикт.
Упрямо не сдается. Да почему ты такой?!
Мое тело, еще минуту назад каменное и чужое, вновь меня слушается. Отрицательно качаю головой.
— Нет…
— Да, Саша. Уговор был следующий: еще пара встреч и конец. Сегодня вычеркиваем, остается одна. Одна встреча, и ты свободна, — повторяет, как заведенный. Чтоб тебя…
— Навсегда? — облизнув пересохшие губы, тихо уточняю.
Ян кивает.
— Навсегда.
— И больше ты ко мне не приблизишься?
Смотрит долго и пронизывающе.
— Не приближусь, — наконец словно нехотя выдавливает.
Можно было закончить начатое прямо сейчас, не дожидаясь следующего раза. Чтобы не затягивать. Но я была слишком истощена эмоционально, чтобы переживать сверх того, что уже произошло в этой комнате.
— Хорошо. Еще одна встреча. Я могу сейчас уйти?
— Да. Можешь. — Он прекрасно собой владеет, словно не готов был растерзать с минуту назад.
Под хмурый и сверлящий взгляд парня, я подхожу к столу и забираю свои очки. Затем отворачиваюсь от него и ухожу, оставив его в сияющей слабым светом комнате.
**
Если бы я знала, какая беда ждет меня в универе, ни за что бы не пошла. Ненавижу буллинг в любом его проявлении, и честно говоря, была в полной уверенности что мои стычки с одногодками остались в школе. Наивно полагала, что в институте учатся взрослые и адекватные люди.
Сегодня совместная пара с «айтишниками», и мне до жути не хочется встречаться с Истоминым.
Но его на паре не было, и я немного выдохнула. Как оказалось, зря. Ощущение, что мне пялятся в спину, не покидало до конца занятия. Паранойя разыгралась не на шутку. Его же здесь нет.
Но эффект усиливался.
С моим появлением затихали в кабинетах. Разглядывали с любопытством.
Кажется, я схожу с ума.
Тима с утра не появлялся, отправился в поликлинику по поводу своего гипса на носу. Злата, как обычно, бежала в библиотеку едва был перерыв. Мне бы тоже, по-хорошему, заняться учебой, а не Еще немного и из бюджета мне дадут под зад ногой.
На большой перемене иду в сторону столовой под сопровождающие насмешливо взгляды. Поправляю рюкзак, чувствуя себя неуютно. Хочется спрятаться за свои очки.
Витька Сомов, идущий по забитому студентами коридору навстречу, смотрит на меня, похабно улыбаясь, и вдруг делает грязный жест рукой и ртом. Имитирует в руке член.
Какого черта это должно означать?
Раздается смех вокруг. Я притормаживаю и вдруг вижу это: осуждение, брезгливость и презрение. Света Клочкова задевает плечом, и увидев, кто перед ней, отпрыгивает с криками «фууу, отмываться в туалете придется». Подружки хохочут.
Растерянно озираюсь, не понимая, что происходит.
— У него большой? — вдруг «заговорщицки» спрашивает Анфиса Симакова, растягивая губы в издевательской улыбке.
— Ч-что? — глупо переспрашиваю. — Это ты мне?
Моя реплика вызывает новую бурю смеха. Я совсем растерялась. Нехорошее предчувствие беды паучьими лапами плетет из паутины удавку на моей шее. Быстрым движением вытираю со лба холодную испарину.
Вдалеке слышу как кто-то совершенно отчетливо произносит слово «шалава».
Меня начинает трясти. Это шутка такая?
Не выдержав давления и перекошенных злобным смехом лиц, я просто трусливо сбегаю. Но до конца коридора добежать не удается. Кто-то ставит подножку. Как будто нам по десять лет. Успеваю выставить руки перед собой и ободрать ладони в кровь вместе с коленями, падая на жесткую поверхность.
— Рабочая поза? — тут же гогочет чей-то голос.
— А сколько он тебе платит?
— Ян говорит ты в задницу любишь.
Меня охватывает самая настоящая паническая атака.
Стены давят, пол и потолок начинают вертеться передо мной и расплываться. Меняться местами. Чувство глубокого унижения глотает в свою пасть под всеобщее улюлюканье.
— Саша! — в толпе искаженных лиц, я вижу одно: родное и близкое. Тяну руки, пытаясь ухватиться. Меня поднимают с пола. — Не трогайте ее!
— Тоже хочешь под раздачу, жируха? — Злате начинают угрожать, она испуганно замолкает. Быть аутсайдером тяжело и совсем не круто. Я тут же хватаю ее за руку и тяну из круга.
— Пойдем отсюда. Это просто тупое стадо.
