Дым выходит из квартиры, а я уже собираюсь вернуться и сложить грязные тарелки в посудомоечную машину, когда вдруг меня дергают за руку, разворачивают на сто восемьдесят градусов и целуют так, что подкашиваются коленки.
Бам! Хлопок двери вдребезги разбивает яркие фантазии. Размечталась! Кажется, я слишком много думаю о Дыме и слишком большое значение придаю каждому жесту и доброму слову. Дура.
С того дня, когда мы сидели на полу в его комнате, многое изменилось: Лиса почти с удовольствием ходит в детский сад, я получила скромную выплату от государства, почти нашла общий язык с Громовой и даже взяла кредит. Не с первого раза и не на самых выгодных условиях, но зато сумела заплатить Дымову за нашу обитель на верхнем этаже и заговорить про ремонт. С того дня, когда мы сидели на полу в его комнате, многое изменилось. Он больше меня не касается. Иногда кажется, что все это мне просто приснилось: кухня, барная, Дым.
Нет, он по-прежнему добр, помогает с Лисой, подвозит и забирает в свободное время с работы, по-прежнему балует нас вкусной едой и вечерними прогулками с Пони, но держится при этом отстраненно, точно сосед. Коим, по сути, и является, но ведь… Снова ругаю себя, потому что сама виновата, сама размечталась непонятно о чем. Фантазерка! То были лишь эмоции и его острое желание забыться, что еще? Повторяю себе несколько раз и постепенно успокаиваюсь — я ведь сама все придумала.
Погрузившись глубоко в мысли, на автомате вымываю посуду руками вместо чуда техники. Просто я, несмотря ни на что, сильно переживаю за Федю. Он чересчур старательно изображает, будто ничего не произошло. Я не верю ему. Он совсем не говорит не только об инциденте на кухне, но и об отце, который все еще лежит в больнице. И ни словом не обмолвился о похоронах, даже когда я спросила.
Прощание с его другом и коллегой Денисом Ковалевым проходило в пожарно-спасательной части номер одиннадцать. Я видела короткий репортаж по телевизору — показали в вечерних новостях. После речи Арсения под прицелом телекамер прозвучали сирены. Пожарные машины сопровождали всеми любимого Дэна в последний путь.
Помню, как места себе не находила той ночью, не знала, чего ждать наутро, когда Федя вернется с дежурства. Всякое готовилась увидеть, но не это — он пришел совершенно спокойный, вел себя, как в любой другой день, шутил даже, что показалось таким диким. Будто и не было трагедии, будто не было разбитой посуды. И это его спокойствие пугало пуще прежнего. Затишье перед бурей всегда страшит.
И каждый день от подобной мнимой нормальности становилось только хуже. Мне. Я не понимала, что делать и как реагировать, улыбалась в ответ, готовила ужины и подыгрывала ему в этой лжи. Лишь раз, когда мы поехали в зоопарк вместе с Лисой, где та визжала от восторга, танцуя вокруг аквариума с живыми крокодилами, мне показалось, я увидела что-то живое в его глазах — настоящее и до боли печальное. Но и здесь он предпочел отмахнуться.
Все это казалось похожим на тупую программу, которая вот-вот должна была дать сбой.
Прокрутив в голове очередную провальную попытку заговорить с Дымом, я выдыхаю и иду будить Лису, потому что через час приедет Ася, а мне нужно успеть к обеду на субботнюю смену в «Квадрат». Там один из близнецов руку сломал, меня ждут с нетерпением. И да, я и правда упомянула Асю — мы наконец побеседовали с ней. Долго и нудно. С подачи Дыма, кстати. Это он предложил, чтобы она посидела с Лисой в его квартире, когда я без прикрас поведала о нашей последней встрече. Он, конечно, позволил решать самой, но сказал, нужно уметь прощать.
Интересно, а себя он сумеет простить?
Мы только спускаемся на кухню, а Лиса уже бежит к холодильнику за йогуртами — Дым специально поставил их на нижнюю полку, чтобы дотягивалась. Как раз звонят в дверь, и я спешу в коридор, но почему-то заглядываю по пути в зеркало, прежде чем выйти к сестре, хотя видала она меня всякой. Просто здесь, в квартире Дыма, мне хочется выглядеть достойно.
Я едва открываю, как та заходит и с порога заявляет, что крупно облажалась.
— Прости, прости меня, Юна!
Обнимает крепко-крепко, мне даже хочется рассмеяться, ведь она сейчас очень походит на маленькую Аську, которая вечно ломала мои игрушки. Правда, потом по-тихому тащила свои новые и получала по ушам от родителей за то, что вроде бы потеряла их.
Если в вопросах Лисы я всегда буду относиться к сестре с недоверием, то в остальном, уже понимаю, простила ее за все.
— Ас-с-ся! — кричит малышка и несется обнимать нас обеих, уже обнимающихся. Получается настоящий бутерброд, при мысли о котором я снова вспоминаю Дыма и широко улыбаюсь.
— Клянусь, Юн, больше Семена в мой жизни нет и не будет. Теперь это точно! Сама никогда ему не прощу то, какой дурной с ним становлюсь. Я собираюсь номер сменить и квартиру снять в другом районе, чтобы он даже адреса не знал. Хотела предложить тебе со мной, но… — она оглядывается вокруг, смотрит на лестницу, — теперь язык не повернется.
Я совсем не делилась с ней новостями в наш единственный телефонный разговор, только слушала, может, поэтому она так удивлена.
— Я снимаю комнату наверху. Не квартиру, ее я бы не потянула.
— Даня рассказывал, что ты променяла «Квадрат» на человеческую работу, — она фыркает и смеется громко. — А еще, что тебя привозит-увозит какой-то мужик. Я сначала не поверила даже, но вот сейчас…
Сестра проходит в гостиную, облокачивается на барную стойку, трогает холодный камень под мрамор.
— Нет, Ась, я действительно просто снимаю здесь комнату. Федор очень помог мне, но между нами ничего нет, — выходит довольно резко, потому что слова даются с трудом и неприятно колют горло.
— Тише-тише, мать, я же без наезда! — Она примирительно вскидывает руки, но не перестает улыбаться. — А наш Федор — это…
— Пожарный. Тот, что…
— Боже, тот самый? Тот самый, который Дым? Наш спаситель? — она подскакивает на месте и уже бежит ко мне с бешеными глазами.
— Ды-ды-дым! — вторит Лиса, раскрашивая на диване книжку с животными, которую подарил Федя.
— Юна, боже-боже! Да ты же светишься вся! — не успокаивается Ася, теребит за плечи.
— По-моему, у тебя галлюцинации.
— Ах ты! — она щурит глаза и открывает рот, будто о чем-то догадывается. — Да ладно, он тебе нравится?
— Что? — заикаюсь я. — Как ты? Нет! Он мне… нет!
— Божечки, правда! Я дожила до этого момента! Моя сестра не лесбиянка!
— Лис-пян-ка, — даже не глядя на нас, повторяет Лиса.
— Тише ты, — шикаю на Асию, но та уже заливается смехом, а малышка подыгрывает — гогочет прямо в голос с ней.
Всем весело, но я не могу избавиться от напряжения, которое застряло в груди. Оно всегда там, между ребер, когда говорю и думаю о Дыме. Правда, Ася, звонко чмокнув меня в щеку, все-таки заражает смехом. Она — самый настоящий ураган, который сбивает с толку и фантастически умело докапывается до сути.
Вот как? Как она так легко раскусила меня? Я ведь самой себе только недавно призналась. Когда поняла, что мне сильно его не хватает, что все чаще вспоминаю поцелуи, крепкие руки. Эти мысли стали слишком часто и неуместно возникать в голове, заставали врасплох. Особенно ночью в кровати, только я собиралась уплыть в море снов. А позже и в д?ше.
Может, если бы ничего тогда не случилось, если бы не было поцелуев, если бы я не узнала, что с ним бывает иначе — откровенно, на грани, почти дико, я бы еще смогла удержать мысли в узде, сумела и дальше оставаться Дыму просто другом. Но теперь, стоило лишь закрыть глаза, мое тело — пальцы, губы, живот — все вспоминало о его прикосновениях. Самых разных — нежных и ласковых, жадных и жестких.
Неужели Дым совсем ничего подобного не чувствовал?
— Лесбиянка. — Качаю головой и зову Асю в кухню за собой. — Вообще-то у меня Лиса есть.
— Ну мало ли, — отмахивается, — те тоже рожают.
— Кофе будешь? — знаю, чем ее подкупить да задобрить.
— Спрашиваешь! Из такой крутой кофемашины я готова пить его вечно. С моей растворимой бурдой точно не сравнится.
