Я должен был верить в неё! Рассказать ей, как всё обстоит на самом деле. Доверить ей своё прошлое!
Мои руки уже живут сами по себе. Опускают бретельки платья ещё ниже, открывая моему взору бельё. Гладят, пощипывают, сжимают все доступные участки тела.
— Нет… — внезапно шепчет девушка, слезая с моих колен. Поправляет бретельки, возвращая их на место. — Нет, Спартак! — выставляет ладони перед собой, отгораживаясь от меня.
Подаюсь к ней и в ту же секунду оказываюсь рядом. Её ладони ложатся на мою грудную клетку.
Я не привык к отказам. И больше не хочу скрывать от неё что-либо.
— Тась… — протягиваю страдальчески. Навалившись всем телом, припечатываю её к стене. — Знаю, ты больше мне не веришь, но я хочу всё исправить!
Беру её за подбородок, вынуждая задрать голову вверх. Склонившись, впиваюсь в губы. Но она больше не отвечает на мой поцелуй. Прорычав от негодования и беспомощности, перестаю её целовать.
— Я устала, Спартак, — тихо произносит девушка. Её губы дрожат так сильно, что я опасаюсь нового приступа истерики. — Я так устала от подобной жизни, — слёзы вновь наполняют её глаза, готовы обрушиться по щекам. — И я не хочу больше доверять кому-то свою жизнь и жизнь Алисы.
— Я понимаю…
— Нет, ты не понимаешь! — она неожиданно с пылом обрывает меня.
С силой давит в мою грудь ладошками, заставляя отодвинуться. Но не получив нужного эффекта, всхлипывает, и мне приходится отодвинуться самому. Я заставляю себя сделать шаг назад, чтобы дать Тасе больше пространства.
Но в следующий миг она сама придвигается.
— Я словно кукла! — выплёвывает с горечью. — Не могу распоряжаться своей жизнью! Живу по чужим правилам, подчиняюсь! Сегодня ты смог забрать Алису и вынудил меня приехать! Ты так же, как и Андрей, всё решил за меня!
Она гневно тычет мне в грудь указательным пальцем. Но потом её голос хрипнет, превращаясь в сдавленный шёпот:
— Я шесть лет провела в браке с человеком, которого никогда бы сама не выбрала себе в мужья. Пыталась внушить дочери, что папа её любит… В глаза ей смотрела и врала… Постоянно врала… И так устала от этой лжи. Боже… как же я устала! Я хотела сбежать… Сегодня! А ты помешал моим планам, Спартак!
— Тася, — я вновь напираю и, несмотря на её протесты, обнимаю за талию, сжимая в своих объятьях. — Последний бой, Тась! Я сделаю то, что от меня требуется, и мы уедем. Ты, я и Алиса! Будем жить по-другому.
— А как это — «по-другому»?
Она пристально смотрит мне в глаза, и в её глазах я вижу и вопрос, и протест.
— Я научусь самоконтролю! — выпаливаю тут же. — Со мной вы будете в безопасности.
— А доверие? — она грустно улыбается. — Как я могу верить тебе после случившегося? Ты отказался от меня, Спартак! Единолично принял это решение! За нас обоих!
Она чертовски права! Но я каждый день готов умолять её простить меня.
— Скажи, что я должен сделать — и я сделаю! Всё, что угодно, Тась!.. — вижу, что она сомневается, и ещё больше наседаю. — Да я уже изменился! Шесть лет работал над собой, честно! И дальше буду меняться! День за днём! Час за часом буду доказывать тебе, что заслуживаю твоего доверия! Просто дай мне шанс! Скажи, чего ты хочешь — и я всё сделаю!
— Я хочу… — она нервно прикусывает нижнюю губу. Вижу, что не решается признаться в том, чего действительно хочет. А потом всё-таки шепчет, спрятав взгляд под ресницами: — Я хочу узнать тебя лучше.
И это действительно необходимо!
Наше прошлое — это всего три недели отношений. Искромётных, переполненных нежностью… Это были лучшие три недели в моей жизни. Но если я знал о Тасе почти всё, старательно изучив её вполне заурядную жизнь до меня, то она обо мне ничего не знала.
— Я всё расскажу, Тась.
Тяну её обратно к дивану и, опустившись на него, вновь усаживаю на свои колени.
Мне очень хочется вновь припасть к её губам своими. Снова ощутить её незабываемый вкус. Вдыхать аромат её тела и быть опьянённым лишь от того, что держу эту девушку в своих объятьях… спустя целых шесть лет.
Но сначала она должна меня выслушать!..
* * *
Беспризорник…
Когда мне было восемь, именно так меня называли сверстники. Такие же дети, как я, живущие со мной в одном дворе — они зачастую обходили меня стороной. У них были заботливые родители — мамы или папы. А иногда и оба сразу. Меня же воспитывала только мать — женщина лёгкого поведения, которой и дела до меня не было. В нашем районе её хорошо знали. Знали и ненавидели матери тех же моих сверстников, потому что их отцы нередко пользовались её услугами. Несчастные, обманутые женщины вымещали свою злость на мне, называя меня выродком. И беспризорником. А я был слишком слаб, чтобы противостоять людской ненависти. К тому же не понимал до конца, в чём виноват. За что меня так ненавидят.
Позже, конечно, понял. А ещё узнал от матери, что мой отец был её клиентом. Приехавшим по делам греком. Отсюда и появилось это странное имя. Она решила меня так назвать отчасти ради шутки, отчасти потому, что вроде бы верила в силу этого имени. Называла меня гладиатором, будущим основоположником восстания. Считала, что я смогу подняться над нищетой и бедностью, проявив силу и выносливость. Часто поколачивала меня, вероятно, взращивая эту самую выносливость…
Эта сумасшедшая, конечно, быстро потеряла права на меня. Когда мне исполнилось десять, за мной явились из службы опеки. Но я сбежал.
Уже тогда проявились первые признаки дикой ярости, горящей во мне. Злости на судьбу, на то, что никому не нужен. И я больше не хотел кому-то принадлежать или подчиняться. Меня поглотила улица.
Я, и правда, стал беспризорником, связавшись с такими же нищими и бездомными. Среди них были и дети моего возраста, и я смог найти друзей. На самом деле их было всего двое…
Брат и сестра Марк и Лейла стали не просто друзьями, они заменили мне семью. Мы вместе взрослели, влипали в неприятности, а потом пытались из них как-то выбраться. Помню, как Марк обокрал одного авторитета, и нам пришлось отрабатывать долг целый год. Именно тогда меня заметили как сильного и выносливого парня с задатками будущего спортсмена. Вложили в меня немного денег — и я попал на свой первый непрофессиональный турнир в октагоне. С блеском победил всех соперников и пошёл дальше. С Марком наши пути разошлись, а Лейла осталась рядом. Мы с ней тогда встречались.
Наша жизнь обещала быть безбедной, если бы не злой рок, преследовавший меня с самого рождения. Глупо было думать, что судьба, наконец, начала благоволить мне, и моя жизнь теперь будет безоблачной. Но я всё-таки немного забылся и допустил ошибку…
Перевожу дыхание. Воспоминания больше не причиняют мне такую боль, как раньше, но всё же сжимают грудную клетку.
Размытой картинкой вижу тот вечер, когда мы с Лейлой возвращались в нашу съёмную квартирку, которую можно было смело назвать клоповником. Но мы так любили эти скромные владения, так гордились тем, что можем жить самостоятельно, независимо, что считали это место чуть ли не нашим раем. А потом оно стало моим личным адом, напоминающим мне о девушке, которую потерял. Напоминающим о наших мечтах, которым теперь не суждено было сбыться.
Её смерть была на моих руках!
Тёмный переулок перед входом в подъезд казался мне безопасным. Лейла хотела побежать вперёд и отпустила мою руку. Она смеялась, подначивала меня вступить с ней в соревнование — кто первым займёт душ. А я не хотел бежать, потому что знал, что в душ мы пойдём вместе.
Перед тем, как она скрылась в тени проулка, я видел её лукавую улыбку в последний раз. А сразу после услышал её сдавленный крик. Лишь секунду я промедлил… Не знаю, почему, но мною овладело оцепенение. Всего секунда, потраченная на борьбу с собственными страхами, стоила моей девушке жизни.
Второй крик Лейлы был последним. Я дёрнулся в проулок, быстро нашёл девушку, но было уже поздно… Её бездыханное тело на асфальте показалось мне дикой игрой воображения и собственного разума.
