class="p1">— Элла, завари чай.
Вскидываю взгляд, оборачиваюсь, смотрю на тёмные глаза, а в них напряжение и стальной блеск. Слегка качаю головой, всматриваюсь в Тимура, пытаюсь мысли его угадать.
— Элла… — в голосе Тимура нет угрозы, есть лишь неприкрытая уверенность в каждом своём слове. И я слушаюсь.
Только на пороге гостинной оборачиваюсь, смотрю на отца, а он не сводит с меня глаз. Молчит, но во взгляде мелькает что-то похожее на удивление и… разочарование.
От этого становится чуточку больнее, потому я убегаю. Трусливо прячусь в кухне, закрываю дверь, приваливаюсь к ней спиной. Надо заварить чай, да? Не знаю, будет ли вообще его хоть кто-то пить или ограничатся тем, что искупают друг друга в кипятке и накормят заваркой, но мне действительно нужно хоть чем-то себя занять.
Я благодарна Тимуру за идею с чаем — мне это пойдёт на пользу.
Жалею ли я о чём-то? Нет, ни в коем случае. А папа? Перебесится. Если любит меня, рано или поздно поймёт.
Вздрагиваю, когда за стеной слышится громкий голос отца. Командный, раскатистый, а тон нетерпеливый. Он исполняет соло номер и ведёт себя так, словно Тимур ему не друг, не сослуживец и брат по оружию, а подчинённый.
Я знаю этот тон: со мной он тоже бывает так себя ведёт, когда считает, что мне без его мудрых советов и приказов уж точно ни в чём не разобраться. Я же ребёнок ещё, да? Глупый несмышлёныш, которого всё ещё нужно водить за ручку, а не то потеряется.
Только Тимур не из тех, с кем так можно обращаться. Думаю, отец это понимает, просто остановиться никак не может.
Я выхожу из кухни в тот момент, когда отец снова называет Тимура мудаком. Сжимаюсь внутренне, цепляюсь пальцами за края подноса и тороплюсь скорее вернуться в гостинную.
Ну почему дом такой большой?!
— Выговорился? — спокойно интересуется Тимур, а я ставлю поднос на столик. — Полегчало?
— Папа…
— Замолчи, Элла! С тобой отдельно поговорим, — выдавливает из себя слова и припечатывает тяжёлым взглядом к полу.
Кажусь себе в этот момент маленькой девочкой, но я больше не ребёнок. Жаль, что папа никак этого понять не может.
— Пейте чай! — заявляю и обвожу мужчин взглядом. — Остынет.
— Элла, ну вот вообще не до этого, — вздыхает отец, а я цокаю языком и качаю головой.
— Чай очень вкусный, — убеждаю и беру одну чашку, протягиваю её отцу. — Держи. Держи!
Тычу в него чашкой, смотрю в глаза. Отец открывает рот, я свожу брови к переносице, хмурюсь и снова толкаю чашку ему в руку.
— Вкусный, две ложки сахара, долька лимона. Всё как ты любишь.
Отцу ничего не остаётся как забрать у меня несчастную чашку, а за спиной раздаётся тихий смешок Тимура.
— Ты тоже пей, — бросаю на него взгляд через плечо, и Тимур кивает.
Сам берёт чашку, делает большой глоток и довольно жмурится. Хех, всё-таки я научилась делать такой, который ему нравится.
— Голодные? — вдруг спохватываюсь. — Хотите мяса пожарю?
— Нет! — хором заявляют, а я пожимаю плечами.
Усаживаюсь на диван, складываю руки на коленях, сижу.
— Ну? Почему больше не ругаетесь? Меня стесняетесь?
Господи, из-за нервов я начинаю молотить языком какую-то чушь, но иначе не знаю как направить их взаимный гнев в мирное русло. Ладно, пусть буду в их глазах дурочкой, но не допущу, чтобы снова орали.
— Элла, иди в машину, — вздыхает отец и указывает рукой на выход. — Я скоро подойду.
— В какую такую машину ты меня отправляешь? — хмыкаю и головой качаю.
— В свою машину, — повторяет медленно и достаёт из чашки дольку лимона. Смотрит на неё пристально, словно не узнаёт, и всё-таки кладёт в рот. — Мы едем домой.
— То есть ты так решил, да? — нет-нет, я не кричу и не буду, но удержаться очень сложно. — Что вот сейчас я взвизгну от радости, всё брошу и помчусь за тобой с ветерком?
Отец мечет молнии, прожигает меня взглядом, а я продолжаю:
— Я никуда не поеду. Не сегодня, прости.
— Сергей, послушай дочь, если в меня только слюной брызгать можешь, — Тимур ставит чашку на столик, поднимается на ноги. — Элла остаётся здесь и точка.
Такой высокий, сильный и надёжный.
— Я тебя вообще пришибу, — рычит отец, но кидаться в драку не спешит. — Как ты посмел приблизиться к ней?! Она ж на твоих глазах выросла, извращенец!
— Росла-росла и выросла. Я тебе уже всё объяснил, — Тимур с грацией дикого зверя, обманчиво спокойного и вальяжного, подходит к отцу. — Я люблю её.
Сердце учащает свой бег, в груди взрывается фейерверк, и его залпы гремят в ушах. Мне не послышалось? Он ведь так сейчас сказал, да? Ущипните меня, Сухарь признался мне в любви!
— Да, люблю, потому орать на неё будешь теперь в своих фантазиях.
— Тело молодое её любишь! — выплёвывает отец, бледнея и краснея попеременно.
Ну вот что за упёртый человек?
— Папа, прекрати! — срываюсь, хотя, возможно, после и пожалею о своей вспышке, но ведь так тоже нельзя. — Ты не можешь слышать только себя одного, вокруг тоже люди есть, у них чувства есть. Они не роботы!
— Да ты же старый для неё, — бьёт козырем и нервно сбрасывает с себя пиджак. Тот летит куда-то в угол, но никто особенного внимания на это не обращает. — Тебе тридцать шесть, а ей?
— Двадцать один мне, — напоминаю, а то вдруг папа решил, что всё ещё двенадцать.
— Элла, и? Ты считать умеешь? Пятнадцать лет. Пятнадцать!
— Сергей, сбавь обороты, а то всякие границы переходишь. Хватит орать.
— Ей учиться надо, а не шашни со взрослым мужиком крутить, — сыплет доводами, словно они что-то изменить могут.
— Может быть, я сама решу, с кем и что мне крутить?
Папа ослабляет узел галстука и мрачно смотрит на меня, а я понимаю, что очень устала.
Обнимаю себя за плечи, льну к Тимуру. Хочется свернуться калачиком на его руках, согреться. Пусть он отнесёт меня в душ, пусть спать уложил, я не могу больше.
— А ты ведь не спрашиваешь, как я вообще, что со мной, в порядке ли, — говорю тихонько, а в уголках глаз песок собирается. Моргаю часто-часто,
