самое ужасное в этом сне, из-за чего я классифицировала его как кошмар, я стою на вершине горы и болею за Малиновского!
“Давай, Богдаша! Ты сможешь!”
Уму непостижимо!
Просыпаюсь в холодном поту и до самого утра больше не могу уснуть, потому что мне кажется, что стоит только закрыть глаза, как Малиновский вероломно заберётся ко мне под одеяло. Раз десять я вскакиваю с твёрдым ощущением того, что он уже где-то поблизости, но он лежит на софе, укрытый с головой пледом и громко храпит. Так громко, что даже если бы я не спала неделю и добралась, наконец, до вожделенной постели, то всё равно бы не уснула.
Когда прозвенел будильник я ощущаю себя полностью разбитой. Кое-как собираюсь в университет: сушу феном волосы, крашусь на автомате, одеваюсь, Малиновский же продолжает спать, всё так же укрытый пледом, только сопит как-то подозрительно тихо. Даже пришлось подойти и послушать, дышит ли он.
Трясу его за плечо — бесполезно. В конце концов решаю, что его прогулы это не моё дело и с почти спокойной совестью спускаюсь в гостиную. На диване, с чашкой кофе в одной руке и айпадом в другой восседает Николай Филиппович.
— Доброе утро, — деловито кидает он и возвращается к чтению. Сейчас, гладковыбритый и в рубашке модного лососевого оттенка он ещё больше похож на Богдана и выглядит так молодо, словно это не отец вовсе, а его брат-близнец.
Интересно, каково это — когда твой папа такой такой красавчик? Мой папа тоже ничего — сероглазый брюнет, правда, выглядит старше и не такой подтянутый, но это не помешало ему после развода с мамой почти сразу же снова жениться на девице на десять лет моложе. Благо, для мамы это не стало каким-то шоком, оказалось, он всегда погуливал, но им хватило ума ни разу не скандалить при мне и отлично изображать любящую семью.
Когда я спросила у неё потом, почему она безропотно терпела его неверность, она ответила, что когда человек кого-то сильно любит, он готов жертвовать чем-то. Ради любви ко мне мама пожертвовала возможностью стать по-женски счастливой. “А сейчас мне уже сорок, Женя, о какой личной жизни речь!”
Нет, я ни за что не стану терпеть подобное!
— Вчера кто-то специально вырубил свет, представляешь, — делится Николай Филиппович и хмурит густые тёмные брови. — На пыльной дверце щитка остались свежие отпечатки пальцев. Кому это понадобилось и, главное, зачем?
Вопрос риторический, но в моей душе он пробудил какое-то неясное беспокойство и чувство, что истина ходит где-то рядом, но я так и не смогла её нащупать, потому что катастрофически опаздываю в универ.
Николай Филлипович тепло со мной прощается и одаривает истинно малиновской улыбкой.
Наверное, такой же бабник, как и сынок. Нет, не хочу себе красивого мужа.
* * *
— Женька! Ну наконец-то! Я ужасно по тебе соскучилась! — Анька уже привычно виснет на моей шее и я безропотно терплю проявление её восторга. — Ну как ты? Тебе точно лучше? Хотя выглядишь ты отлично, даже будто светишься.
— Я свечусь? Ты это серьёзно? Да я не спала практически. Выжата словно лимон.
— Да? А чего так? — подозрительно щурится Цветкова.
— Может, слышала ночью звуки торнадо? Так вот — это был храп Малиновского.
Анька издаёт нечленораздельное “ах” и прикрывает ладошкой рот.
— Как это? В смысле — храп? Вы что, вместе спали? — добавляет трагическим шепотом.
— Нет, конечно! Он спал на софе, я на его кровати, — и чтобы вернуть мнительную подругу в чувство, поясняю: — Из командировки вернулся его отец, приходится разыгрывать перед ним любящую пару.
— То есть, он не в курсе, что брак фиктивный?
— Выходит, что нет. Я не вникала. Мне как-то всё равно.
— Как-то это всё странно, — задумчиво размышляет Цветкова. — Если отец Малиновского доверенное лицо умершего деда, то он в курсе условия завещания и должен понимать, что столь скоропалительный брак это подозрительно.
В словах Аньки определённо есть логика, но мне не хочется забивать голову и копать так глубоко. Да и эта самая голова забита сейчас другим — где же Малиновский? На автомобильной стоянке возле универа его машины нет. И хоть мне по большому счёту должно быть наплевать на его успеваемость, я всё равно чувствую какую-то неуловимую тревогу.
Не пришёл он и ко второй паре, и к четвёртой. Перед пятой в коридоре меня выцепил Пашутин.
— Ромашкина! Или ты теперь Малиновская?
— Да тише ты! — озираюсь по сторонам. — Чего тебе?
— А где твой муж? Говорил, что будет сегодня, но его нет, на звонки не отвечает.
На душе стало ещё тревожнее. Чего это с ним.
— Понятия не имею, я за ним не слежу, — обхожу Пашутина и иду дальше по коридору.
— А надо бы, — кричит вслед Артём, — смотри за ним в оба.
— К чему это ты клонишь?
— Да так, просто дружеский совет. Если он с тобой свяжется, скажи, чтоб позвонил.
Не люблю Пашутина! И скрывать свою нелюбовь даже не намерена. Наверное, из-за того, что он друг Малиновского я Малиновского и невзлюбила когда-то заочно ещё больше. Ведь верно говорят: скажи кто твой друг. А человек Пашутин так себе, уж мне ли не знать.
Но думать о нём сейчас слишком много чести, и хоть моих мыслей Малиновский тоже не заслужил, я всё равно размышляю, куда это он вдруг запропастился. Надо бы позвонить и узнать. Для порядка.
Отхожу к окну, кстати, тому самому, напротив столовой, где Малиновский предложил свою аферу и набираю номер.
Гудки тянутся один за другим и кажется, что он не ответит. Но где-то на десятом, когда я уже собиралась сама сбросить вызов, в трубке вдруг раздался знакомый голос:
— Да.
Ни “привет”, ни “Лапуля, чего надо”. Просто “Да”. Я поняла, что что-то произошло ещё до того, как задала вопрос.
— А ты чего не на парах? Тебя Пашутин ищет. — Свалить всё на Пашутина — идея отличная.
— Передай ему, пусть не надеется. Я жив. Хотя и не совсем здоров.
