— Может с вами сходить? — спрашивает Олег, осматривая через лобовое стекло данный пейзаж.
— Нет, я сам.
Я выхожу из машины и по брусчатой дороге иду ко входу. Когда я подхожу к крыльцу, двери здания открываются. Из них появляются два охранника, а за ним тот, кого я жажду увидеть последние три недели.
Семенов смотрит на меня сверху вниз с высоты десяти ступенек. Его лицо так искажает злоба, что рот кривится от отвращения. Охранники тут же бросаются ко мне.
— Стоять, — обрывает их на полпути депутат.
Те послушно замирают на лестнице.
— Какая встреча, — цедит Семенов. — Боюсь представить, чего тебе стоило оказаться здесь.
— Оказалось не так трудно, как я думал, — сквозь зубы произношу я.
— С чем пришел? — бросает Семенов.
— Мы здесь будем разговаривать? — поднимаю бровь я.
Семенов хохочет в голос, картинно задирая голову вверх.
— С чего ты вообще решил, что я хочу с тобой разговаривать? — спрашивает он.
— Ты можешь не разговаривать, но выслушай меня. Прошу, — умоляюще говорю я. Он этого хочет. Надо играть в его игру, иначе меня вышвырнут отсюда, как щенка. А другого шанса с ним поговорить, может и не представится.
— Вот, так другое дело, — довольно кивает Семенов. — Ты всегда теперь должен жалобно просить, запомни, — он разворачивает и лениво машет мне рукой. — Пойдем.
Я поднимаюсь по лестнице, но упираюсь в твердые силуэты охранников. Оба смотрят на меня пристально, а когда их хозяин уходит на приличное расстояние, разворачиваются и идут следом. Я рассерженно плетусь за их спинами.
Внутри здания полумрак. Мы проходим большую залу, сплошь увешанную занавесками и тюлями. За ту минуту, что я прошел по ней, кажется, увидел все существующие оттенки красного. Исключительно пошлая, порочная обстановка. Мы заходим в длинный коридор с большим количеством дверей. Здесь царит еще больший полумрак, только утыканные по стенам слабо светящие лампы дают глазам хоть что-то разглядеть. Я чувствую приятный восточный запах, но не могу разобрать что это. Где-то вдалеке слышится звон цепей. Одна из дверей приоткрывается и оттуда выходит абсолютно голая девушка. Красивое гладкое тело, красивое лицо, черные волосы, но абсолютно стеклянные глаза. Она слабо улыбается мне и пытается дотронуться рукой. Я сторонюсь ее, мы идем дальше.
Да это бордель! Странно, что не слышно стонов и криков. Может специфическое место? Звон цепей-то был. Или Семенов выкупил его полностью на час, чтобы никто не видел. Скорее всего.
Мы заходим в какой-то обеденный зал с длинным столом, вокруг которого расставлено немыслимое количество стульев. Он ломится от всевозможной еды. Стены подпирают колонны и статуи, между ними красуются дорогие гобелены и картины. Дорого-богато.
Семенов садится во главе стола и, положив правую ногу на соседний стул, закидывает в рот огромную оливку. На его самодовольной роже мелькает улыбка. Похоже он неплохо оторвался этим вечером. А тут еще я пришел с кошачьими глазами смотреть на него. От этой мысли я сжимаю руки в кулак. Верхняя губа нервно подергивается.
— Садись, не стой в дверях, — величественным тоном произносит Семенов.
— Я постою, — сухо говорю я, подходя ближе к столу. Берусь за спинку стула и с силой сжимаю ее.
— Рассказывай чего хотел, — чавкая новой оливкой, говорит депутат.
— Тебе не кажется, что ты перешел все границы? — осторожно начинаю я, по-прежнему сжимая спинку стула.
— Пха, — усмехается Семенов. — Я только начал, а ты говоришь, что я уже куда-то перешел. Нет! Я же сказал, что раздавлю тебя. Но ты, видишь, сам пришел. На своих двоих. Раздавленным совсем не выглядишь. Все еще впереди.
— Со мной понятно. Но девушка причем?
— Она же твоя девушка. Значит, причем.
— Ее мать тоже причем? — срываюсь я.
— Злишься? Злись сколько угодно. Я тоже злился. А потом страдал. И ты будешь страдать. Сильнее, чем сейчас будешь. Я видел, как страдал мой сын. Самое дорогое что у меня есть… было… А теперь ты мучайся. Хоть узнаешь какого это — видеть муки того, кто тебе дорог. Так что мать твоей бабы еще как причем.
Не понимаю откуда он мог видеть, как страдал его сын, ведь в ресторане его тогда не было. Может у него фантазия богатая? Но эта фраза меня несколько обескураживает. Где-то в глубине я понимаю — что-то не так. Пытаюсь собраться с мыслями и найти подходящие слова.
— Скажи, что ты хочешь и мы покончим с этим, — говорю первое, что приходит в голову.
— Я же уже сказал, чего я хочу.
— Я не виноват в смерти твоего сына.
— О, я много думал над этим, — рука Семенова с оливкой замирает на полпути. — Очень много. Да, ты не клал орехи моему сыну, не заставлял его есть этот сраный десерт, тебя даже не было рядом в тот момент. Но видишь какая штука. Ты — ответственный за все, что происходит у тебя в ресторане. Ты нанимал этих людей, обучал их. Ты платишь им. Фактически они делают то, что говоришь им ты. А получается, что они убивают людей. Оплошность, случайность, роковая ошибка — называй это как хочешь. Ты за них отвечаешь, тебе и наказание нести.
— Логика неоспоримая, — цежу сквозь зубы я.
— Кто-то должен пострадать. Менты ведь так никого и не нашли. Мои люди тоже искали и не нашли. Значит, отдуваться тебе. И, кстати, очень забавно получилось, что ты встречаешься со своей шеф-поварихой. Она в иерархии пониже тебя рангом, но тоже свою руку приложила. Так что получается двух зайцев.
— Слушай, если хочешь на ком-то отыгрываться, делай это на мне. Не трогай Агату, — снова умоляюще прошу я. Искренне. Боюсь, что он может еще сделать. — Раз ты меня обвинил во всем, то пусть только я несу эти твои муки и страдания. Не впутывай девушку.
— Ну ты же с ней. Она с тобой, — пожимает плечами Семенов, снова закидывая в рот оливку. — Вместе вы трудности преодолеваете. У меня такой роскоши нет. Так что, — вздыхает депутат. — Терпи, Михельсон. Бог терпел — нам велел.
— Это все какой-то бред, — я рывком отстраняю от себя стул. Охранники бросаются в мою сторону, но непоколебимый Семенов делает им жест рукой. — Я сочувствую тебе в гибели твоего сына, сказал тебе об этом в первый же день, — я начинаю ходить из стороны в сторону, неловко жестикулируя. — И да, я в какой-то степени осознаю свою вину в произошедшем. Кто бы там ни готовил этот долбанный десерт, отвечать мне — пускай.
— Хорошо, что ты это осознаешь, — удовлетворенно кивает Семенов.
— Ну так и делай плохо только мне. Зачем впутывать невинную мать девушки сюда?
— С матерью все в порядке. За ней присматривают должным образом. Я не настолько плох, как может показаться.
— Но тогда, что ты хочешь? — нервно восклицаю я.
— Ты страдаешь, баба твоя страдает — я доволен, — пожимает плечами Семенов.
Я внимательно смотрю на него, сжимая кулаки. Стискиваю зубы от злости, потому что безумная идея, которая пришла мне в голову — единственное что я могу ему предложить. Слова застревают в горле и приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы выдавить их из себя.
— Если я расстанусь с Агатой, ты вернешь ей мать и оставишь их в покое?
Семенов на секунду задумывается.
— Она тебе дорога, я это знаю. Вдали друг от друга вы тоже будете страдать. В принципе меня устроит.
Я облегченно выдыхаю.
— Увижу, что вы снова вместе — тогда пощады не жди, — продолжает Семенов. — Узнаю, что вы договорились и произошедшее покажется вам цветочками. Страдайте поодиночке. Как я.
— Я тебя понял, — киваю я, опустив голову и положив руки на пояс. — Как я могу искупить свою вину? — осторожно спрашиваю.
Семенов замирает и пронзительно смотрит на меня.
— Никак, — коротко отвечает он.
Дальнейший разговор бесполезен. Он упрямо верит, что вершит справедливость. Скорее всего ему даже легче от этого.
Я разворачиваюсь и, не говоря ни слова, иду к выходу. Когда прохожу охранников, Семенов окликает меня.
