beda:
Чушь.
Lera:
А вот и нет!
beda:
Упрямая?) Хм-м… никогда не мог устоять перед вызовом. Может, продолжим наше общение в личке?
За окном бледно серыми красками брезжит рассвет. Я с дотошностью сыщика штудирую нашу с Тимуром переписку, неоднократно перечитываю каждый абзац, и не устаю поражаться своей слепой наивности. Ведь даже заманивая меня в ловушку, он оставался предельно откровенным. Да, накинул пару лишних лет, зачем-то бессовестно приукрасил достаток, но в главном сохранил себе верность – хоть трезвым, хоть в дымину пьяным Беда всеми силами бежит от привязанностей. На что я надеялась, соглашаясь на свидание?
Нет, умом я точно не думала – с ним это не прокатывает. Когда вмешиваются эмоции сложно сохранять непредвзятость. Сначала то было любопытство, благодарность, интерес, симпатия. Затем страх, стыд, обида… нежность. Переживания сменяются так быстро, что я перехожу к новому не успев распробовать начинку от предыдущего. Вот если б узнать его получше, мы могли бы попробовать помочь друг другу…
Но, к сожалению, до истоков такого поведения мне докопаться не удалось. Сплошные рассуждения, ни излияний, ни имён. Даже персона его бывшей девушки упоминается так обтекаемо, что возникают серьёзные сомнения в реальности её существования.
Может оно и к лучшему: нет отношений – нет проблем. Что-то в этом определённо есть. Ну да ладно, нехорошо ломиться в закрытые двери. Во всяком случае, стоит хотя бы сделать перерыв и, к примеру, поспать оставшиеся до подъёма пару часов.
* * *
Мне снова шестнадцать. Я сижу за столом на кухне и пытаюсь не уснуть, читая заданный на завтра отрывок из Онегина:
Дай окроплю святой водою,
Ты вся горишь… – «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
– Дитя моё, господь с тобою! –
И няня девушку с мольбой
Крестила дряхлою рукой.
Господи, какой бред! Такое впечатление, будто у этой инфантильной Татьяны совсем нет других интересов кроме стенаний о своих высоких чувствах. Неудивительно, что Онегин смылся в закат. Вот мне Женька Морозов ещё с первого класса нравится. И что с того? Я вспоминаю о нём только когда вижу.
Неожиданно дверь открывается, и мои мучения прерывает промокший до нитки отец. Снова зонт на работе забыл.
– Виктор, ты посиди пока на кухне, Лера тебе горячего чая нальёт. Я быстренько переоденусь и приступим.
Я перевожу недоумённый взгляд ему за спину и только сейчас замечаю незнакомого парня в белой вылинявшей рубашке.
– Привет, – солнечная улыбка гостя ласковыми тисками сжимает мое сердце.
Что там няня говорила про святую воду? Мне б сейчас пригодилось ведёрко, голову остудить. Вспыхнув, пытаюсь взять себя в руки и что-нибудь ответить, но мысли сбиваются в кучу, толкаются где-то в уголке сознания, напрочь лишая меня дара речи.
Наверное, так бывает, когда тебе всего шестнадцать, а ты безвольно тонешь в чужих глазах и вдруг отчётливо понимаешь вот она – та самая любовь, которая сжигает мосты и ставит на колени монархов. Своевольная, бескомпромиссная, возвышенная.
Даже во сне я осознаю, что Звягин всего лишь видение, яркое воспоминание из прошлого, но эта улыбка, бархатный голос, запах весеннего дождя – всё то, что могло стать частью нашей счастливой истории, да так и не сбылось – всё такое реальное!
– Виктор! – срываюсь вперёд. Тяну к нему руки, покрытые пеплом прогоревшей листвы, пропахшие одеколоном сводного брата, забрызганные кровью загубленной птицы.
Звягин молчит.
Воды натекло по самые щиколотки. Я скольжу босыми ногами по полу, падаю, поднимаюсь, снова бегу, но он не приближается. Только улыбается грустно – чуть укоризненно, как будто видит насквозь все мои грешные поступки и желания. Так стыдно…
Наша любовь была слишком светлой для предательства. Она не знала сомнений, не боялась ревности. Безупречный в своей чистоте исходный опыт.
Мне холодно. Хочется так много ему сказать и ещё о большем спросить, но не выходит. «Ну же! Ты столько мечтала об этом. Говори. Хотя бы простись!» – кричу я себе, падая перед ним на колени. Без толку. С онемевших губ не слетает ни звука.
Высокая фигура медленно занимается пламенем, словно не вода это, а горючее. И сердцу становится тесно в груди. Оно горит от боли вместе с ним. На последней минуте жалобно всхлипывает гитара. На последних секундах – когда огненные языки добираются до бледного лица – раздаётся родной до мурашек затихающий голос.
Виктор напевает песню, которую написал для меня перед самым отъездом, всего за пару дней до собственной гибели:
Мы с тобой добежали до края,
Снизу ад, сверху кружат вороны.
Если любишь, не думай – погнали,
Если нет – разойдёмся в стороны.
По пол сердца и по крылу –
Это всё что нам свыше послано.
Дай мне руку, с тобой шагну.
Мне не страшно. Решай… Всё по-взрослому.
– Виктор! – кричу, невесть как возвратив себе голос. Хочу чтобы он знал: я бы не раздумывая, за ним шагнула. – Останься…
Но мираж окончательно тает, развеянный хриплым окриком:
– Детка, прекрати вопить, пока я тебя подушкой не придушил.
Тимур. Как всегда, бесцеремонно и не вовремя.
– Ты так и будешь вламываться ко мне каждое утро? – ворчу, не в силах унять бешеный стук сердца.
– А ты бы предпочла, чтобы это делал кто-нибудь другой? Не проблема. Главное на кастинг позвать не забудь, я не потерплю в твоей спальне кого попало.
– Какое тебе дело до моей личной жизни? Ты вчера ясно дал понять, что нам не по пути, – щурюсь, пытаясь разглядеть его наглую физиономию. Но Тимур стоит напротив залитого тусклым светом окна и представляет собой серое размытое пятно. Точнее даже грозовую тучу.
– Может мне нравится тебя мучить. Да и ты явно придуриваешься, иначе не зачитывалась бы допоздна нашей перепиской. Хочешь подобрать ко мне ключик? – подойдя к изголовью кровати, он небрежно закрывает крышку ноутбука. – А если серьёзно, я примчался на крик. Когда голова раскалывается от малейшего шороха сложно остаться безучастным. Вот только никак не определюсь, чего мне больше хотелось: спасти тебя или добить. Никогда особо не пил и начинать не стоило. Кстати, кто такой этот Виктор… один из твоих бывших?
– Не нужно… – предупреждающе качаю головой, отчасти покоробленная его оговоркой.
Нет, ему действительно интересно – вот как замер, почти не дышит. Но в голосе всё равно чувствуются нотки раздражения. Это нечто большее, чем праздный интерес.
Есть вещи слишком личные, слишком хрупкие, чтобы о них говорить даже на исповеди. И нет, я совсем не обижаюсь на его любопытство, сама пару часов назад пыталась сунуть нос, куда не приглашали, правда тягость подобного вторжения прочувствовала, лишь примерив её на себя. Тимур захочет сам, расскажет, а я делиться сокровенным пока не готова.
– Твоя правда, нам оно не нужно, – кивает он, не скрывая, впрочем, сожаления. – Пошли, соня. Мама нажарила твоих любимых оладий. Александр сказал, ты обрадуешься, не разочаровывай хотя бы отца.
И не думала, особенно собираясь отпрашиваться в клуб.
– Я так понимаю, пробежка отменяется? – приглядевшись, отмечаю, что спортивный костюм сегодня заменяют брюки и белая рубашка, застёгнутая только на среднюю пуговицу. Спешил. И дышит прерывисто, так никогда не бывает от бега. У Тимура уж точно. Неужели переволновался?
– Всё ещё моросит, – его горящий взгляд задерживается на моей груди, вызывая неловкий порыв прикрыться. Глупости. Даже не будь у меня привычки спать одетой, ничего для себя нового он там бы не нашёл. Тем не менее, проколотые губы растягиваются в блудливой усмешке. – Хотя знаешь, если ты побежишь под дождём прямо в этой тонюсенькой маечке, я пожалуй составлю тебе компанию.
– Идиот, – не в силах сдержать ответную улыбку, кидаю в Тимура подушкой. Не знаю, как ему это удаётся, но тоска о прошлом понемногу начинает расцеплять свои холодные щупальца.
