Лада покачала головой. Ох уж эти пионерские принципы!
– Можете не беспокоиться, я никому не скажу.
Витя твердо решил, что не поедет к Сумароковым, несмотря на честно заработанное увольнение. Чтобы не мучиться целое воскресенье, он договорился с Четкиным помогать ему в эксперименте. Василий Четкин, адъюнкт второго года, был полуофициально назначен на кафедре опекуном Сотникова, обучал его азам хирургии и научной работы в обмен на помощь в создании диссертации. Четкин получил место на кафедре не столько за научные, сколько за боевые заслуги и мечтал об одном – защититься, уйти из армии и устроиться в частную клинику. Пройдя Чечню еще мальчиком-санинструктором, Василий усвоил один-единственный жизненный урок – пока ты жив, все остальное фигня, и поэтому постоянно пребывал в великолепном расположении духа. Витю Четкин воспринял как подарок судьбы и полностью доверил ему экспериментальную часть своей работы.
Вернувшись с самоподготовки, Витя обнаружил Василия в своей комнате. Он валялся на Витиной кровати, закинув на деревянную спинку ноги в армейских ботинках.
– Ботинки сними, – буркнул Сотников, – или не знаешь, куда в обуви ложатся?
Василий пересел на стул. Витя поправил покрывало, взбил подушку и только после этого повернулся к Четкину:
– Чай будешь?
– Ага. Слушай, я чего пришел-то – завтра не получится. Фирма, зараза, препарат не прислала.
– Блин! – Витя через полотенце взял банку за горлышко и разлил кипяток по стаканам.
Василий вытащил из сушилки блюдце, налил туда чаю, подул и сделал жеманный глоточек.
– Офигенно ты чай пьешь, Василий! Первый раз в жизни вижу такое.
Допив, Витя подвинул Четкину пепельницу, а сам занялся картошкой – сегодня была его очередь готовить ужин.
– А я уже настроился завтра целый день хреначить твои бациллы…
Витя действительно был разочарован. Ему нравилась атмосфера лаборатории, высокие потолки и старинные картотечные шкафы, термостаты и штативы с пробирками. Нравилось зажигать спиртовку и, прокалив в ее фиолетовом пламени бактериологическую петлю, переносить раствор с бактериями из пробирки на твердую питательную среду.
– Да просто никому она не нужна, моя диссертация! – в сердцах воскликнул Четкин. – Нет, сразу после защиты валю отсюда! Знаешь, сколько стоит в нормальной клинике хламидии вылечить? Пятнадцать тысяч!
– За такие бабки я бы их по одной переловил! – Витя взял кастрюлю с начищенной картошкой и пошел к умывальнику мыть клубни.
Готовка в комнатах не приветствовалась, следовало ходить в общую кухню, одну на два этажа, но мать Грабовского принесла курсантам электроплитку, которая по вечерам работала с полной нагрузкой, а днем пряталась в обувной коробке.
– Ты, Витюня, тоже заранее ищи себе местечко, – продолжил назидательную речь Василий, – а то всю жизнь будешь за три копейки пахать.
– Ужинать останешься? – спросил Витя. – Сосиски на тебя варить?
– А? Нет, к себе пойду. Короче, государственная медицина в заднице, а дальше будет только хуже. Специально хуже, чтоб людей в частные лавочки загонять. Помнишь, как маршрутки в городе появились, сразу нормальные автобусы ходить перестали. Даже у нас в клинике лекарств нет, диагностики нет. Вот я ответственным хирургом дежурю, это ж кошмар вообще! Поступает больной, а у меня ни УЗИ, ни эндоскопии. Приглашаю терапевта, и начинается битва экстрасенсов: пытаемся пациента насквозь увидеть! Слушай, а что это за девушка к тебе приходила? Твоя, что ли? – без всякого перехода вдруг спросил Четкин.
– Девушка? – Витя улыбнулся.
Как странно было слышать про Аню – твоя девушка. Внутри у Вити сладко заныло.
– Ну да, девушка! Твоя?
– А что?
– Как что? Тачка дорогая, и сама за рулем. Правда, в тачке еще мужик сидел, папа ее, что ли?
Витя пожал плечами.
– Так где ты ее взял? – настаивал Василий.
– Где взял, там уже нет.
– Ну ты вообще, мутный крот, темнила в яме! – сказал Четкин завистливо.
«Да, я такой! – вдруг весело подумал Витя. – И завтра поеду к Ане. Работа срывается, значит, это судьба!»
Посолив картошку, он побежал в холл, к телефону. Позвонить на Анин мобильный оказалось невозможно – восьмерка в общежитском аппарате была блокирована, пришлось набирать домашний номер. Витины руки слегка подрагивали – он очень боялся, что трубку возьмет Анин отец или какой-нибудь дворецкий, черт его знает, как у них заведено. Придется долго объяснять, кто он такой, а когда объяснит, ему скажут – больше сюда не звони.
Подошла Аня.
– Это Виктор Сотников, – вежливо представился он.
– Здравствуйте! Как хорошо, что вы позвонили!
«Действительно хорошо», – подумал Витя и от счастья закрыл глаза.
– Вы завтра сможете приехать? Приезжайте обязательно! – затараторила Аня. – Фаина Петровна будет печь блины, это так вкусно! Она редко их печет, следующий раз только на Масленицу будет, так что бросайте все, и к нам! Я уже боялась, что вы не позвоните, хотела еще раз к вам заехать с приглашением, а вы позвонили!
– Аня, – глухо сказал Сотников, – вы правда хотите, чтобы я приехал?
– Ну конечно, правда! Часов в шесть сможете?
Он никак не мог успокоиться, зачем-то вышел на крыльцо и долго шарил по карманам, прежде чем вспомнил, что давно не курит.
Василий снова лежал у него на кровати в ботинках, но Витя не обратил на это внимания.
– Я тебе картошку спас, – сказал Четкин, – она чуть не сгорела. Я воду слил, а кастрюлю под подушку спрятал, чтоб не остыла. Знаешь, я, наверное, с вами поем, ты не против? Сейчас к себе схожу, капусты кислой принесу и сала. Царский ужин будет. У меня даже полбутылки водки есть!
– Я пить не буду. Ты лучше утюг свой принеси, хочу форму отпарить.
С утра Витя занялся своим гардеробом. Ребята настаивали, чтобы он ехал в гражданском, но у него не было приличных вещей, а чужие надевать не хотелось.
Он принял душ, побрился, надел свежее белье, отпарил форму через тряпку, наведя на штанах безукоризненные стрелки, и зубной пастой начистил пряжку ремня. Надев фуражку, Сотников почти понравился себе. А напоследок эстет Грабовский подушил его своим «Фаренгейтом».
* * *
Морок, овладевший Валентином летом, продолжал его преследовать. Понемногу он привык, притерпелся к своей едкой неправедной любви и даже начал находить в ней странную радость. Вначале он мучился оттого, что не может лечь с Катей в постель, но постепенно почти удалось уговорить себя, что ему достаточно видеть ее и по-отечески баловать.
Под предлогом, что девочка взрослеет, он одел ее как куклу, понимая, что правильнее всего было бы нарядить ее в чехол для матраса – и никогда не видеть этих стройных ножек, тонкой талии, небольшой, но вызывающей груди, обтянутой трикотажем… Чего бы он только не отдал, лишь бы вернуть себе душевное равновесие!
