когда самолет?
— Послезавтра, — усмешка вновь появляется на его лице.
— Шутишь?
— Если бы. Соскучился видать. Тактика «мозолить Старцеву глаза» сработала на ура.
Я молчу, переваривая услышанное. Все еще кажется, что это сон. Слишком быстро и от того нереально происходящее.
— А если я не хочу? — тихо спрашиваю, неожиданно даже для самой себя.
Смолянов сразу напрягается и хмурится.
— А другого шанса может и не быть, Саша. Ставка на то, что он приревнует тебя ко мне и активизируется, была очень рисковой.
Я киваю соглашаясь.
Знаю, что Смолянов не даст соскочить. Вижу, как он напряжен, взбудоражен. Месть Старцеву имеет намного больше для него значения, чем он пытается показать. Он ведет свою игру. И от этой мысли внутри все сжимается в предчувствии чего-то нехорошего.
Смолянов уходит в душ, а я, не выдержав внутреннего напряжения, иду на улицу. Зябко ежусь. Вечером холод пробирает до костей, несмотря на теплую куртку и ботинки, которые я надела.
Я иду в темноте, сама не понимая куда. Задыхаясь, убегая, желая спрятаться.
Почему-то именно сейчас план с местью кажется мне глупым, ненужным, неправильным. Не могу я так, не умею. Не была я циничной и злой. Не была. Обиженной? Да. Глупой? Сто процентов. Израненное сердце кровило и стонало, требуя возмездия за все свои страдания. Но не такой ценой. Как бы я себя не пыталась обмануть, переубедить, заставить, я все еще любила этого невероятного, холодного и непонятного мужчину. Любила Тимура Старцева.
Облокотившись на дерево, я смотрю вдаль. Яркая, круглая луна освещает горизонт, отражаясь в водной глади. Слезы текут по моим щекам, но, кажется, я даже этого не замечаю.
Он не смог меня полюбить. Также сильно, как я его. Но можно ли его в этом винить? Единственное, в чем он действительно был виноват — в своих бесконечных играх “ближе-дальше”. Он не отпускал меня, но и не подпускал. Ничего не объяснял. Играл. Делал так, как ему удобно и хочется. Наплевав на мои чувства, мысли, переживания. Да… наплевав… И я должна наплевать. Разозлиться.
Напоминаю себе, как я пришла к такому своему решению — мстить. Потому что не готова была опять начинать с нуля отстраивать свою разрушенную жизнь. Уходить, поджав хвост. Я хотела, чтобы он прочувствовал хотя бы немного того адского пламени, которое заставил вкусить меня. Чтобы хоть кто-то показал ему, что он не золотой мальчик, который может делать что угодно. Найдется кто-то сильнее, влиятельнее. Я просто хотела… оставить в его жизни след хотя бы приблизительно равный тому, что он оставил в моей.
Тимур Старцев. Ты как яд, которым я отравлена. Ты как проклятие замедленного действия. Ты как безумие. Наваждение. И, кажется, от тебя нет спасения. Но если я захлебнусь в этом пекле чувств, то не одна.
Не одна.
На следующее утро я встаю раньше Смолянова. Спала ужасно, просыпаясь каждый час. С каким-то затаенным изумлением смотрю на спящего мужчину. Удивительно, что за все это время он даже не сделал попыток сблизиться. Кажется, я его не интересовала как женщина. Меня это не задевало, скорее, я была лишь рада. Несмотря на всю привлекательность Смолянова, рядом с ним я себя всегда чувствовала настороже, в ожидании чего-то, поэтому ни о каких романтических или сексуальных мыслях речи даже не шло. Я лишь поражалась, что Смолянов не стал использовать меня как пешку. Он явно ненавидел Старцева и столько раз говорил, что Тимур ко мне неравнодушен. Переспать со мной на зло — отличная месть. Но Смолянов не сделал ни попытки. Благородство это с его стороны или какой-то продуманный план?
А может быть, он знал, что это Тимур действительно не посмотрит на меня после подобного. Почему-то мне казалось именно так. Слишком уж он был гордым и властным собственником. Денис не имел к Старцеву никакого отношения, а Смолянов — это личное. Это человек, которого он не переваривает, ненавидит. А Тимур меня слишком хорошо читал, и если бы у нас действительно было что-то с его врагом, он бы понял. Я в этом уверена.
Часы показывали шесть утра, и я решила сделать то, что мне было несвойственно — побегать. Не знала, чем еще себя занять в такую рань. А еще… мечтала очистить разум от надоедающих мыслей. Слышала, что бег очень хорошо помогает перестать думать о том, о чем не хочешь.
Бегун из меня был такой себе, поэтому я останавливалась каждые триста метров, чтобы перевести дыхание, но упрямо продолжала бежать вдоль Катуни по извилистой тропинке все дальше и дальше от нашего домика.
В какой-то момент, выдохшись окончательно, села на поваленное дерево, склонив голову к коленям.
— Неожиданно, — раздался резкий голос рядом.
Я вздрогнула, поднимая взгляд.
Передо мной в спортивном костюме, с раскрасневшимися щеками стоял Аркадий Смолянов. Судя по его внешнему виду, он тоже в этот ранний час бегал.
Что ж, для своего возраста он действительно выглядел достаточно подтянуто и ухоженно. Видимо, активно за собой следил.
— Утренняя пробежка — хорошее начало дня, не так ли? — криво усмехнулась я.
Мужчина ничего не ответил, лишь продолжил еще более внимательно меня разглядывать, как будто нарочно упрямым взглядом пытаясь вызвать во мне дискомфорт. Я поежилась, обнимая себя за плечи, и выше вскинула подбородок.
— Знаешь легенду про керинейскую лань? — неожиданно прозвучал голос Аркадия. Он сделал уверенный шаг вперед и сел рядом.
— Нет, — тихо ответила.
— Керинейская лань с золотыми рогами и медными ногами была неутомимой в беге. Ее называли “Золотая лань”. Они никогда не знала усталости и могла в быстроте поспорить с горным ветром, — зазвучал ровный и спокойный голос. — Геракл должен был ее поймать и доставить живой. Он год преследовал ее, но так и не смог поймать, — с усмешкой сказал Аркадий. — Лань была любимицей Артемиды, и Геракл боялся ее разгневать. Но в итоге, чтобы поймать лань, выстрелил ей в ногу.
Я, затаившись, смотрю на профиль Смолянова. Он, в свою очередь, куда-то вдаль.
— Зачем вы мне это рассказываете?
Он резко повернулся, встретившись со мной взглядом.
— Напомнила ты мне эту лань, — усмешка, от которой что-то внутри едко сжимается.
Хочу ли я знать ответ на этот вопрос? Не уверена. Но все же спрашиваю.
— Почему?
— Он не может остановиться в попытках тебя поймать. А ты в попытках убежать, — схватив меня за подбородок, резко проговорил он.
Я непонимающе нахмурилась.
— Ваш сын?
— Причем тут мой сын? Старцев, конечно, — рука сильнее сжимается на челюсти, причиняя боль. — Запомни, деточка. Я знаю о нем все. Абсолютно. Два года
