На другой день Джино пошел проведать Катто. Тот жил в полуразвалившемся многоквартирном доме, в трех комнатах, вместе с отцом, матерью и четырьмя братьями и сестрами. Джино всегда был здесь желанным гостем.
Он поцеловал измученную заботами мать Катто.
— Миссис Боннио, Катто дома?
— Джино! Когда ты вернулся?
— Вчера. Я был в Сан-Франциско.
— А я думала, что в тюрьме, разбойник ты этакий! — она любовно погладила его по голове и крикнула: — Катто! Иди, посмотри, кто пришел!.. Останешься ужинать?
Явился Катто. Он сильно сутулился, и от него все так же воняло.
— Джино! Ах ты, бродяга! Мы по тебе соскучились.
Они обнялись. Вонь не смущала Джино: он вырос среди подобных запахов.
Ужин здесь был семейным ритуалом, и Джино чувствовал себя совсем как дома. Потом они с Катто потолковали о прежних временах. Джино спросил:
— Что случилось с Бананом? Весь цветет и пахнет. Как получилось, что он зашибает бабки, а ты нюхаешь дерьмо на свалке?
Катто посуровел.
— А ты разве не слышал?
— О чем?
— О том, почему он цветет и пахнет?
— Если бы слышал, так не спрашивал бы. — Но Катто не успел открыть рот, как Джино уже знал, в чем дело.
— Он убивает людей, — просто сказал Катто. — За деньги. Ему дают пятьсот баксов и предлагают с тобой разделаться. И все — ты покойник.
Джино молчал. Не то чтобы он был в шоке. Насилие давно стало частью жизни. Но Розовый Банан — киллер? Это не укладывалось в голове.
Катто сплюнул.
— Я с ним больше не вожусь. И тебе не советую, если у тебя есть голова на плечах.
Голова головой, а друг другом. Кто знает, что его ждет в будущем и когда человеку может понадобиться помощь старого кореша?
* * *
Старик закашлялся и выплюнул мокроту в скомканный платок.
Джино не отрывался от листа бумаги, аккуратно копируя написанное стариком:
«Милая Леонора, моя бесценная любовь!..»
Это было четвертое письмо за многие недели. В свое время, испытывая жгучий стыд за свою безграмотность, Джино обратился к этому старику, мистеру Пуласки, чтобы тот научил его орфографии и пунктуации. Благо комната мистера Пуласки была как раз над его новым жилищем. Это обходилось Джино в несколько долларов за письмо. Кроме того, общаясь с мистером Пуласки, он узнавал много нового.
Леонора прислала два ответных письма на надушенной розовой бумаге, и Джино всюду носил их с собой. Коста тоже писал, всякий раз умоляя не забывать о последнем разговоре с Франклином Зеннокотти перед отъездом из Сан-Франциско. Джино прекрасно помнил эту душеспасительную беседу. Франклин завел его в свой кабинет и прочел лекцию о том, как он должен распорядиться своей жизнью. Нарушать закон невыгодно, и все такое прочее.
Нарушать закон очень даже выгодно — в этом Джино убедился на собственном опыте. Вернувшись в Нью-Йорк, он быстро сумел добавить к двум тысячам в депозитном сейфе еще столько же. Только-то и дела, что крутить баранку краденого автомобиля. Один раз они ограбили банк, другой — меховой склад. Непыльная работенка! Оба раза он был очень осторожен, потому что ему меньше всего улыбалось снова загреметь в каталажку.
Его репутация одного из самых ловких и опытных «водил» Нью-Йорка неуклонно росла. Джино обращался с машиной, как с женщиной — чрезвычайно искусно. Но его амбиции простирались дальше карьеры водителя, тем более что эта работа — на открытом воздухе и крайне опасна. Чего он действительно хотел, это поучаствовать в какой-нибудь контрабандной операции — вот где настоящие деньги! Его кумирами стали такие парни, как Мейер Лански, Багси Сигель и особенно Лючания. Все они начинали с нуля, а посмотрите-ка на них сейчас!
— Закончил? — спросил мистер Пуласки.
— Ага. — Джино заклеил конверт и порылся в заднем кармане брюк в поисках денег.
— На следующей неделе в то же время?
— Само собой.
— Можно позавидовать твоей девушке.
Джино был польщен.
— Вы так думаете?
— Сейчас мало кто пишет такие письма.
— Правда? — Джино ухмыльнулся. — Все очень просто, папаша. Я люблю ее.
Старик пощелкал искусственными зубами.
— Как это приятно — любить! Мы с женой были женаты шестьдесят два года, прежде чем она умерла, — у него дрогнул голос. — Она говорила, что устала жить, так что все к лучшему. Я каждую неделю бываю на ее могиле.
Джино достал из кармана лишних два доллара.
— Купите ей от меня цветов, папаша.
Старик растрогался.
— Спасибо. Она больше всего любила лилии.
— Вот и замечательно.
Джино вразвалку шел по улице. Как всегда после того, как они писали Леоноре, у него было приподнятое настроение. Кроме того, великий Лючания снова назначил встречу. Значит, его дела идут в гору.
* * *
На этот раз встреча состоялась не на заднем сиденье «кадиллака», а в закрытом для посторонних баре Жирного Ларри. Лючания ложкой ел мороженое, а Эдди-Зверь и еще двое крепких парней стояли на стреме.
— Присаживайся.
Лючания был настроен дружелюбно и сразу перешел к делу. Ему опять понадобились местные рекруты, и он поинтересовался, не хочет ли Джино вступить в его организацию.
Конечно, Джино был польщен, хотя и знал, что в тот же день несколько других ребят получили такое же предложение.
— У меня свои планы, — признался он.
Лючания поднял брови.
— Хорошо иметь честолюбие, пока не стоишь ни у кого на дороге.
Джино покачал головой.
— Ни в коем случае. Мои планы просты.
Да. Его планы просты. Всего-навсего единолично завладеть империей бутлегеров. Ему казалось, что он знает способ добиться успеха.
Альдо Динунцио вышел из тюрьмы и рвался в бой. Джино давно его дожидался.
— У тебя — связи, у меня — идеи.
— Погоди говорить о деле. Мне нужно сначала поквитаться с той сукой, из-за которой нас сцапали.
— Конечно, конечно. Но как ты можешь быть уверен, что это она?
— Уверен, так твою мать! — рявкнул Альдо. — Если ты со мной, так пошли.
Джино решил сопровождать приятеля в надежде помешать ему совершить поступок, в котором он потом будет раскаиваться. Он нуждался в Альдо и не хотел, чтобы того снова упекли за решетку. Двоюродный брат Альдо, Энцо Боннатти, стал большим человеком в Чикаго, и Джино рассчитывал на сотрудничество.
Альдо разыскивал девушку по имени Барбара — она работала в банке, жила с родителями и братом в маленьком, чистеньком домике в Малой Италии и была помолвлена с полицейским.
— Поганый коп! — костерил его Альдо. — Ему я тоже оторву яйца!
