В холодных глазах вспыхнул жадный огонек.
— Умница, дорогая! Я поговорю с Игорем Дмитриевичем о повышении вашей зарплаты, — и выплыла, прижимая к пышной груди раритет.
Через несколько минут на стуле для клиентов снова водворился продавец-консультант.
— Мадам Подкрышкина с мужем отбыли в неизвестном направлении. Ну так что, Машенька, дашь ответ сразу или подумаешь?
— Тимофей Иванович, вы меня, честно говоря, ошарашили.
— Почему? Миллионы людей меняются, что тут необычного?
Разговаривать с ним, в самом деле, становилось трудно. Похоже, бывший военный оставался пребывать в том измерении, где главным достоинством каждого было умение подчиняться без размышлений.
— Вы представляете хоть немного, сколько стоит ваша квартира?
— Представляю, конечно. Ну и что?
— За вашу можно выручить целое состояние, за мою — копейки.
— Я старый человек, девочка, мне самое время о душе задуматься, а не о сберкнижке. На тот свет не с деньгами приходят, Машенька, с памятью. Как жил, сколько добра и зла после себя оставил — всю жизнь вспомнить придется, за все ответ надо будет держать. Ты думаешь, чем я в своих хоромах занимаюсь? Память тренирую, а покойники мне помогают, напоминают, если что подзабыл. Родители, жена, друзья — пока с каждым не переговоришь, не заснешь. Бывает, такое припомнят, что, кажется, не человек ты — дерьмо.
А бывает, что вроде и не напрасно небо коптишь. Во мне, Маша, света и тьмы почти пополам, а я хочу эту хилую разницу увеличить. Кто мне помешает, скажи? Или, может, ты собираешься доказать, что лучше запустить в свой дом чужих, чтобы драть потом с них шкуру? Или рассорить наследством детей? Или расплатиться добром за добро да при этом самому не остаться в накладе? Кто, кроме меня, знает, что лучше?
На столе зазвонил мобильный телефон. Скоро с этим мобильником придется расстаться: Мария не может вечно оставаться Ольгой.
— Привет!
— Добрый день.
— Как дела?
— Нормально.
— Я могу сегодня подъехать, скажем, часам к девяти?
— Что-то случилось?
— Нет, просто нужно поговорить.
— Хорошо, подъезжай.
— Тогда до встречи.
— Пока.
Старый танкист поднялся со стула:
— Предлагаю на этом поставить точку. А тебе даю на размышления сутки, завтра жду ответ. Ты человек неглупый, надеюсь, решение примешь правильное, — и, развернувшись, решительно шагнул к двери. Военная выправка в нем еще сохранилась.
— Я согласна.
…Наверное, нечто похожее испытывает актер после удачно сыгранной трудной роли: гордость, что справился, и сожаление, что уже ничего нельзя изменить. Сколько раз она ругала себя за легкомысленное согласие сыграть то, о чем понятия не имела — бесталанная, самонадеянная дилетантка, которую дергали в разные стороны самозваные «режиссеры». Один талдычил о сверхзадаче слишком общо и туманно, другой, напротив, увлекся деталями и чуть не испортил общий рисунок роли. «Актриса» поправила салфетку на накрытом для чая столе и осмотрела крохотную кухню. Кажется, старший Козел заблуждался, обвиняя бедную учительницу, что она испортила сына. Вряд ли человек, так трогательно создающий вокруг себя уютный мирок, мог быть коварным и наглым. Скорее всего, отца мучили ревность, родительский эгоизм и нежелание признавать взросление чада. Впрочем, теперь это не ее забота. Завтра она отдаст ключ от одной квартиры и вернется в другую, чтобы готовиться к переезду в третью, самую лучшую, отказаться от которой способен только святой или безумец. Ни к тем, ни к другим Мария себя не причисляла.
Без двадцати десять в дверь позвонил припозднившийся гость.
— Привет! Прости, пожалуйста, что опоздал. Прозаседали больше, чем планировали, почти на час.
— Ничего страшного, проходи. Зато я успела тетради проверить. Чайку попьешь?
— Ты очень похожа на мою учительницу английского языка, даже интонации у вас одинаковые. Она тоже всегда так спрашивала: чайку попьешь?
— Все учителя похожи друг на друга, и говорим мы с одними и теми же интонациями — менторскими. Я, кстати, терпеть это в себе ненавижу, стараюсь от такого тона избавиться. Пока не получается.
— А вот «терпеть ненавижу» не скажет ни один серьезный учитель, — улыбнулся Геннадий. — Я знаю только двоих, кто так говорит.
— Ну что ж, значит, ты слышишь это от несерьезных. Мой руки. Чай будешь черный, зеленый?
— Кофе, если можно.
За столом гость задумчиво озирался, молча таращился в окно, вздыхал, накачивался кофеином. Младший Козел явно держал что-то себе на уме и, вроде, собирался этим поделиться, но оттягивал время. Он не смотрел, впитывал все, что его окружало — запахи, краски, предметы, хозяйку, невозмутимо попивающую в молчании зеленый чаек.
— А я забираю к себе отца, теперь мы будем куковать с ним на пару.
— Проблем не боишься?
— Нет, у меня классный старик. Бывший танкист, полковник в отставке. Одно время мы почти не общались, теперь созваниваемся постоянно, иногда вытаскиваю его куда-нибудь поужинать вместе. Знаешь, оказывается, это здорово, когда есть кому на тебя поворчать.
— Он ворчливый?
— Бывает. Но его ворчание меня не напрягает, скорее, наоборот.
— А мать?
— Мама умерла.
— Прости, не знала.
— Ничего, все нормально. Это случилось давно.
— Ты один ребенок в семье?
— Нет, нас двое. Сестра старше меня на четыре года.
— А у меня никого.
— И родителей нет?
— Никого.
— Плохо. Человек должен знать, что кому-то нужен. Я сам только совсем недавно понял, что с родными лучше, чем без них. Правда, если твоя родня — нормальные люди.
— Звонки прекратились?
— Да, — он отставил пустую чашку — Оля, я хочу тебе кое-что сказать.
— Слушаю.
— Во-первых, спасибо.
— За что?
— Ты помогла мне расстаться с прошлым.
— Странное заявление для историка, хоть и бывшего. Тебе так не кажется?
— Не кажется. Знаешь, почему так легко я согласился тогда с вами поехать? Из-за тебя. Ты очень похожа на женщину, которую… — он запнулся, подбирая слова, — которая много для меня значила. Когда мы впервые случайно встретились в Валькиной студии, мне показалось, что я спятил. Улыбка, прическа, фигура, голос, имя, даже манера поправлять очки — я решил, что у меня с головой не в порядке, потому что таких совпадений не может быть. Потом мы столкнулись на презентации, помнишь? И я заметил разницу между вами, но все равно меня продолжало к тебе тянуть. Ты как будто раздваивалась: то одна выступала из тебя, то другая. Иногда у меня двоилось в глазах, но чертовски хотелось узнать, кого в тебе больше: той, что вижу я, или той, какая ты есть на самом деле.
