Независимо от того, прав ли был Джонатан в своих рассуждениях о будущей жизни девушки в таком приюте или нет, сама Милли, увидев Опал и услышав ее рассказ, не могла бы никуда ее отправить. Было в этой девушке что-то честное и хорошее, чувствовалось такое отвращение к случившемуся в прошлом, что Миллисент желала для нее лучшего будущего, чем жизнь среди женщин с очеиь сомнительными нравами. После того, что произошло с Опал, она заслужввает лучшей участи.
Джонатан видел ее колебания и продолжал настаивать на своем:
— Опал Уилкиис — гордая девушка; я видел в ней это. Она очень стыдится своего положения. И ей нужна работа, а не благотворительные подачки; ей необходимо чувство, что она сама зарабатывает на хлеб. У нее не такой характер, чтобы жить на милостыню.
— Слушайте, почему вы думаете, что так хорошо все знаете?! — резко сказала Миллисент. За ее раздражением скрывалось нелегкое признание, что Лоуренс прав.
— Потому что мне знакомы подобные заведения. Мне знаком тот образ жизни, который вела Опал Уил-кинс. Я тоже был сиротой и тоже воспитывался в сиротском доме. — Он как-то криво усмехнулся. — Кстати, там я и научился готовить постель. Я насмотрелся на детей, занимающихся далеко не детским трудом. Только, в отличие от этой девушки, я в тринадцать лет сбежал из последнего в моей жизни приюта, по счастливой случайности попал в город и стал уличным продавцом газет. Один редактор поверил в меня, разглядев какие-то способности, и взял под свое крыло. Когда он узнал, что я сплю на улице, они с женой приютили меня в своем доме. Кормили, одевали и отдали в школу. Они научили меня всему необходимому. Но большинству, вроде Опал, не повезло так, как мне.
Сердце Милли разрывалось от жалости. Она смотрела в сторону, не зная, что ответить. Казалось, что если она начнет говорить, то расплачется.
— Вы позволите ей остаться здесь? Дадите ей работу? — спросил Джонатан. — Я оплачу все расходы. Я не могу взять ее в свой дом просто потому, что я — вдовец, а она — молодая, незамужняя, беременная женщина. Произойдет нежелательный скандал, а я не хочу, чтобы это затрагивало Бетси.
— О, нет! Вам никак нельзя, — сразу согласилась Миллисент. Джонатан Лоурсис проявил больше уважения к общественным принципам, чем ей казалось раньше. Милли очевь понравилось, что, в первую очередь, он думал о дочери, а не о личных неудобствах. — Конечно, она сможет остаться у меня. Но я буду оплачивать все сама! — Ей было неприятно при мысли, что он подумает, будто она согласилась оставить Опал после его обещания взять на себя расходы. — Я прекрасно знаю свои христианские обязанности.
Губы Джонатана немного дрогнули, и ей снова показалось, что его что-то рассмешило.
Миллисент вернулась в гостиную, где сидела Опал. Девушка была настолько уставшей, что уснула сидя, опустив голову на спинку дивана. Она выглядела беззащитной и хрупкой; руки безвольно лежали на коленях;
кожа лица и рук была бледной, почти прозрачной.
— Бедное создание! — прошептала Миллисент. — Не хочется будить ее, чтобы она перешла в свою комнату.
— Не нужно, не будите! Я ее перенесу. Она легкая, слишком легкая для ее положения и срока, поверьте.
Наверное, ей следовало бы взглядом выразить неодобрение при такой откровенной ссылке на положение Опал, подумала Миллисент, но на этот раз она не покраснела, а просто кивнула в знак согласия. Джонатан нагнулся и легко поднял девушку с дивана. Она на мгновение открыла непонимающие глаза, потом вновь закрыла и опустила голову на плечо Джонатана, точно маленькая девочка. Он отнес ее вниз в коридор, а потом в уютную комнатку. Милли шла следом. Возле кровати он остановился, и Мнллисент поспешно отвернула покрывало, приготовив место для Опал. Джонатан осторожно, стараясь не разбудить девушку, опустил ее на кровать. Миллисеит нагнулась и сняла с нее туфли. Потом, прикрыв ее покрывалом, они на цыпочках вышли из комнаты.
Уже в коридоре Джонатан повернулся и взял Милли за руку. Нервы ее натянулись, как струны. Она чувствовала тепло его кожи, и казалось, будто каждый нерв ее тела пульсировал в этой пытке, и этой пыткой было прикосновение его руки. Миллисент взглянула на его лицо, и глаза ее задержались иа его губах, широких и четко очерченных; на его высоких, словно вылепленных, скулах; на его глазах, необычный цвет которых оттеняли густые ресницы, такие таинственные и зовущие. Вдруг она представила, как бы Джонатан поцеловал ее. Нагнувшись, и прижав свои губы к ее губам. Нежно и в то же время страстно. Жарко.
Краска залила ее лицо и шею, и Милли понадеялась, что Джонатан не догадался, о чем она думает, глядя на него.
— Спасибо, — мягко сказал он, сжав ее руку. — Вы гораздо лучше, чем я думал. Примите мои искренние извинения.
— Кажется… — начала Миллисент, почти не дыша, — кажется, я тоже неверно думала о вас.
Он посмотрел ей в глаза, и с минуту они просто стояли, молча глядя друг на друга. Потом отворилась дверь комнаты Алана, и высунулась голова Бетси, а ее громкий голос нарушил хрупкую тишину. — Что случилось? Что вы здесь делаете?
Миллисент отскочила, Джонатан выпустил ее руку и отвернулся.
— Мисс Хэйз собирается приютить мисс Уилкинс. Теперь она будет жить тут.
Бетси завизжала:
— Я так и знала! Это просто здорово! А я смогу навещать ребеночка, когда он родится? Я буду очень внимательной, обещаю!
— Я… — отчего же, я думаю, да.
— Пойдем, милая, — сказал отец, беря Бетси за руку. — Сейчас нам лучше вернуться домой. Думаю, кому-то уже давно пора ложиться спать.
— Ой, ну не сегодня, пожалуйста… — начала хныкать Бетси, когда они пошли к выходу.
— Вы можете выйти через заднюю дверь, — предложила Миллисент. — Так ближе. — Ходить через заднюю дверь разрешалось только тем, с кем хозяева были в дружеских отношениях. Еще недавно Милли не могла бы предложить такое Лоуренсам.
Джонатан взглянул на нее:
— Хорошо, — сказал он и направился вслед за Миллисент, открыл дверь, на минуту заколебался, потом пожелал спокойной ночи и ушел, уводя дочь.
Миллисент повернулась и пошла в комнату к брату. Она знала, что он, должно быть, сгорает от нетерпения узнать в подробностях, что произошло: рассказ Бетси, конечно, был далеко не полным.
Милли поведала все, что знала, смущаясь и опуская некоторые детали истории Опал в надежде, что Алан сможет прочесть все между строк и не будет задавать вопросов.
— Ее так жаль, Алан, — закончила Миллисент. — Она очень слаба и выглядит слишком молоденькой, чтобы вынести это в одиночку. На ее лице одновременно есть и что-то странное — старческое и такое усталое, будто она уже видела все на свете и ничему не удивляется. Наверное, так оно и есть, если подумать, что с ней произошло.
