— И ты терпишь? — уже ничего не боясь, спросила она. И узнала… Чем больше ума и таланта, Леся, тем тяжелее нести этот груз… с прямой спиной. И почти всё можно простить за чувство, что ты ещё нужен, пусть и на всякий пожарный. А уж если дал жизнь, то хоть жгутом скрутись — но вырасти человека.
Олеся соглашалась — хотя не могла ещё понять его в полной мере. Так, чуяла… например, стежки, которыми притачивал её к себе Сергей — мягко, намертво. Но лишь радовалась тому. Ну, догадывалась — если такое когда и порвётся, то нескоро потом зарубцуется свято место. Да и пусть… не рвётся же ещё?
Верно, верно: у дороги два конца, у влюблённых два кольца, а посередине — гвоздик.
Что такое было… что вообще бывает, когда одной и той же стрелой пронзает мужчину и женщину? На взгляд стороннего человека, забывшего эту головокружительную, до слёз щемящую отраду — чушь полная! То возятся, хихикая и щекоча друг друга, куда попадёт, то словечками невозможными обзываются. То шагают с нездешним видом, то мечтами фонтанируют — прекрасными и забавными, но всё равно прекрасными, поскольку к одному-единственному слушателю обращённые. А то, лежат и вместе в потолок смотрят:
— Видишь, трещинка в углу? Какой сердитый гном!
— Точно, господин Стекольщик на Питера прогневался.
— Да, да, а вон там — дым от его трубки.
— А вот тут что?
— Это не дым!
— Зато вкусней…
Что же было, Серёжа? Почему — мы? Ведь если бы не вираж истории — у нас с тобой не было бы ни одной, ни малейшей возможности узнать друг друга так, как узнали. Изгибы моей судьбы, повороты твоей… мы могли не — мы не могли! — встретиться никогда.
Никогда.
Никогда не устала бы я закутываться в объятие твоих рук, оберегать твой сон, дышать твоими мыслями, всем телом слушать, как бьётся твоё сердце. А какие красивые родились бы у нас дети, радость ты моя, нечаянная…
Ребята дней восемь, как закончили крышу Серёжиного дома и перебрались на соседний. Работали споро, быстро — деловито выстукивали бловочки, чёткими движениями топора вырубали очередной пузырь, нашлёпывали сверху заплатку гидроизоляции. Дурачились, хохмили… вот, даже фото осталось, Котом сделанное — судя по тому, что подпись на обороте его лапой: «Скворсон, раздирающий пасть пузырю».
Иногда Олесины добры молодцы тревожно посматривали на небо — уже приплывали с севера высокие-высокие запятые пёрышек, и предтечей снегов повисала над городом серая влажная бахрома…
Пара дней из графика всё-таки выпала напрочь — сидели на чердаке у выхода на крышу, ждали погоды и писали пульку за пулькой. Олеся провела с ними оба дня полностью — Сергей уехал на выходные к своим в деревню, и впервые за несколько недель она никуда не спешила. Оставаться наедине с собой, с пусто и гулко стучащим без любимого сердцем — это ж какие силы надо иметь?!
На другой денёк — такой же переменчиво-моросящий — Кот прихватил с собой новую книжку Алешковского, и после обеда Олеся читала друзьям драматические приключения Николая Николаевича. Ребята курили, развалившись на постеленных поверх рулонов телогрейках, и внимательно слушали, то и дело взрывая чердачный воздух гогочущими децибеллами. Сама Олеся, ставшая в последнее время до неприличия сентиментальной, на самых ядрёных сценах вдруг начинала моргать часто, щурилась и деликатно пошмыгивала носом. Гормоны, знаете ли, штука предательская. Но вот показали стрелки часов заветное время Серёжиного возвращения, и нетерпеливо заблестели Олесины глаза; расцеловала хозяйка небритые щёки своих скворушков и упорхнула.
Сашка молчал, остальные тоже. Хотя замечали — замкнулась их мать-кормилица, на любые вопросы отвечала односложно, и джинсы, ещё недавно сидевшие в облипон, вдруг как-то пообвисли. Такой, как сегодня — открытой — давно не показывалась. Но это же Лиса — скажет только, если сама захочет.
* * *
Почти всё в жизни женщины начинается с предчувствия — и порой не хватает умения отвести провиденную беду от тех, кто рядом.
От любви и родного тепла кто-то гнал её прочь, по дворам проходным да туманами мимо дорог, гнал сквозь дремлющий лес, через мост над змеицей-рекой — и спасалась беглянка в шальную весеннюю ночь. «Убегаю — мой дом превратился в холодный острог, и душа навсегда позабыла, что значит — покой. Мне ни дьявол, ни бог, ни герой не сумеют помочь, потому что безликому злу на прицел мой попался висок».
Сергей отложил в сторону исчерканный и разрисованный всякими фигурками-рожицами клетчатый листочек:
— Дикарка, дикарушка. Почему столько отчаяния?
Олеся помолчала, размышляя, как объяснить всё так, чтобы не пришлось рассказывать всю жизнь. Она и раньше-то задумывалась не только над внешней стороной вопросов, а узнав Сергея — и подавно обрела ещё несколько окон в мир.
— Ну-у… я так говорила, когда думала, что уходить надо самой, — прежде, чем уйдут тебя.
В любви мы перемешиваем тайные соки друг друга — но и глубинные родники наших душ соединяются в один ручей.
— Теперь бы ты никуда не ушла?
— Да, Серёженька, и не уйду. Даже если мы и расстанемся — всё равно, не уйду. Мы теперь вместе, понимаешь?
Очень хорошо понял. И снова отложил уже назревший разговор. До сентября ещё целых семь дней…
Почти всё в жизни женщины начинается с предвосхищения — или это извечная волшба того бытия, о котором втайне мечтается? Мягкие шаги грядущего едва различимы за гулом повседневности, но несказанно счастлива бывает та, которая слышит его бесшумную поступь.
Аля шла с работы и думала, как же напоследок порадовал август — воздух, что твой кисель, тёплый, настоянный на дачном дымке березовых поленьев и сосновой хвои. Торговый люд возле станций метро изнывал от жары, но стойко продавал всё, что попадалось под руку. Люд служивый изнывал не меньше и столь же стойко всё покупал — а толку за рубли цепляться, и так теряют в цене чуть не каждый час.
Большинство, в полном соответствии с расхожей шуткой, покупало на рубли деньги и складировало «зелень» под матрас. Кого-то дёрнула нелёгкая сыграть в ваучеризацию, кто-то хорошо наварил на разницах курса, кто-то потерял даже остатки имущества… но к началу осени того года основная идея существования постепенно сформулировалась заново: работать надо, работать, работать. А в переводе на тогдашний язык — торговать-рекламировать-перепродавать. Прогрохотали и на время унялись пирамидальные страсти. Август — сложная в России пора, но тот август порадовал затишьем.
Солнце ещё высоко держало свою кудлатую и любопытную голову, ещё калило огненными пальцами асфальт Садового кольца и городские крыши. Аля неторопливо шла по Сретенке к метро. И столь же неторопливо думалось ей о том, как хорошо — солнце! простоя у ребят нынче не было! Простоя не было — значит, скоро и четвёртую крышу сдадут дяде Лёше, а то, видишь ли, испугались они дождей и собрались забить на первую часть семестра — доделывать! Чего удумали — Сашка тут что-то даже про академку шептал… фигушки! Надо доучиться уже, наконец — и так с этими рейсами по нескольку дней пропадал, пропускал лекции! В летнюю сессию только на светлой голове и выехал!
