и блестят так, как это бывает только у человека с серьезной температурой. Кладу руку ей на лоб и матерюсь. Детка горячая, и совсем не в том смысле, в котором я думал про сегодняшний день.
— Добегалась босиком по борделям? — злюсь я.
— Да, — вяло говорит она. И эта безэмоциональность меня почему-то пугает:
— Оль, ты как? Что болит? — растерянно спрашиваю у нее.
— Горло, — хрипло говорит она. — Глотать больно.
— А ноги не болят? — вспоминаю ее вчерашние боевые ранения.
— Ноги нет. Голова сильно болит, и еще холодно очень. — Детка плотнее укутывается в одеяло, словно гусеничка.
Это плохо. Она и так горячая как печка, а если знобит, то значит, температура еще будет подниматься.
— Я врача вызову, — говорю я утвердительно, но она мотает головой и морщится. Наверное, больно от резких движений.
— Я не хочу врача. Тимур…ты можешь отвезти меня домой? Я домой очень хочу.
Я молчу.
— Пожалуйста…Можно?
— Можно, — грубовато буркаю в ответ. — Одеться сама сможешь?
— Да.
Детка, похожая на сомнамбулу, вяло натягивает на себя штаны и кофту. Обувается, берет блестящую сумочку, с которой она вчера была, непослушными пальцами достает оттуда ключи, телефон, сует это все в карманы и смотрит на меня своими блестящими от температуры глазами.
— Я готова.
— Одежду забыла, — я киваю на пакеты, стоящие по углам номера.
— Не надо, — вяло говорит она. — Я не хочу. Ничего не хочу. Это тоже потом отдам, — и кивает на вещи, которые на ней.
— Херни не неси, — злюсь я, но потом смотрю, как она прикрывает глаза, будто ей больно смотреть на свет, и тоскливо матерюсь.
Ладно. Потом разберемся.
Сейчас надо доставить это температурящее существо по адресу. Надеюсь, там есть кому о ней позаботиться и детка быстро придет в норму. Потому что у меня на нее планы размером с Эйфелеву башню.
Пока едем, детка засыпает в машине, но как только торможу возле дома, сразу приоткрывает глаза, хоть и с трудом.
— Спасибо, я пойду.
— Да куда ты, блядь, пойдешь, — мрачно говорю я, глядя на ее измученное, пылающее от жара лицо. — Давай я хоть до квартиры тебя доведу.
Она молча кивает, даже не попытавшись возразить.
В этом доме даже лифта нет, и на пятый этаж надо подниматься пешком. Пытаюсь взять ее на руки, но она неожиданно противится — и приходится просто идти рядом, следя, чтобы не свалилась.
Когда оказываемся перед дверью, детка вдруг поворачивается ко мне и тихо говорит:
— Тимур, а теперь и правда иди. Спасибо, что довез.
— Дома хоть есть кто-то? — грубовато спрашиваю я. Меня почему-то злит, что она не хочет, чтобы я заходил к ней в квартиру.
— Брат. Родители уже на работе скорее всего, они рано уезжают.
— Ладно.
— Я позвоню тебе, когда мне станет лучше.
— Нет, это я позвоню тебе вечером, и только попробуй не взять трубку. Телефон, кстати, поставь на зарядку.
— Хорошо, — кивает детка и стоит. Не открывает дверь, ждет, пока я уйду.
Я молча разворачиваюсь и ухожу. А пока спускаюсь по грязным обшарпанным ступенькам, думаю, какого хрена я с ней так вожусь. Уже ведь согласилась, уже ведь до всего договорились, так почему я веду себя так, как будто меня интересует что-то еще, помимо ее тела?
День заполнен под завязку. Я не еду на учебу, но дел хватает и без этого. Тренажерка, обед, после обеда встреча с отцом — он еще в мае, когда я вернулся в Россию, выделил мне один из магазинов нашей сети и теперь ждет цифр и отчета по прибыли. Рассказываю, отчитываюсь, но лицо отца как всегда остается непроницаемым. Мог бы порадоваться или хотя бы похвалить. Но это не про него.
— Результат меня устраивает, Тимур, — говорит он так холодно, словно разговаривает с одним из своих менеджеров, а не с единственным сыном. — Со следующего года включу тебя в совет директоров.
— Я думал, мое назначение — уже решенный вопрос. Разве не за этим ты меня вытащил в Россию?
— За этим, — спокойно кивает отец. — Но я не был уверен, что ты этого заслуживаешь.
Типичный отец. С самого детства у него все и всегда надо заслужить, никаких профитов по праву рождения, он это не признает.
— Тогда, может, зарплату мне повысишь? — нагло интересуюсь я. — Раз тебя устраивают показатели работы магазина.
— Сколько ты хочешь?
Называю сумму, отец молча кивает, а я про себя чертыхаюсь. Блин, значит, мало попросил, раз он ни секунды не колебался. Значит, несмотря на его равнодушную рожу, моя работа его не просто устраивает, а очень и очень устраивает.
Молча допиваем кофе, я прощаюсь и ухожу. Теплые отношения и семейный очаг — это не про нас. Иногда я вообще не уверен, что мы с отцом имеем право называться семьей.
Я иду к машине и проверяю телефон. Я отправил детке уже три сообщения, она не ответила ни на одно. Одно радует: они доставлены, значит, телефон у нее заряжен.
В четыре не выдерживаю и набираю ее номер. Я говорил, что позвоню вечером, но, блин. Четыре — это уже почти вечер, я так считаю.
Детка не берет трубку. Звоню еще два раза, а потом повторяю звонок через полчаса. Результат тот же.
Длинно матерюсь, разворачиваюсь и еду в сторону ее дома. Похуй на обещания и договоренности. Я просто проверю, что с ней.
Дверь мне открывают не сразу, сначала я долго жму на облупившуюся кнопку звонка, а потом слышу нервные шаги за дверью.
— Кто? — спрашивает мужской голос. Очень неуверенный и, я бы сказал, напуганный.
— Я к Оле.
Слышу, как открывается замок, дверь распахивается, и на пороге стоит мрачный лохматый парень в растянутой грязной футболке. Видимо, тот самый брат.
— И чё тебе надо?
— Проверить ее самочувствие.
— А что с ней? — удивляется он. Причем довольно искренне. — В комнате вроде у себя сидит.
— Где ее комната?
— Ну вот там вправо. Эй, чел, а ты куда? Она тебя ждет?
Я молча снимаю обувь и иду, не обращая внимания на парня, который не очень понимает, что происходит.
— Вот эта комната?
— Ну да, но блин, слушай…
Я
