Он бросает блокнот на кофейный столик и быстро притягивает меня в свои объятия. Я не плачу, но это не значит, что воспоминания не причиняют боли. Деклан нянчится со мной, как с ребенком, и я позволяю ему, потому что мне приятно, когда он заботится обо мне. Его объятия жестки под его напряженными мышцами, но я все равно нахожу способ раствориться в нем. Я знаю, что он расстроен тем, что я только что сказала ему, потому что я чувствую напряжение в его теле, поэтому я молчу, чтобы позволить ему успокоиться, и в конце концов он это делает.
— Я так и не увидела, где был похоронен Пик, — говорю я после того, как прошло много времени.
— Почему?
— Я была напугана. Я боялась связать себя с ним и попасться за свою аферу, — объясняю я.
— Когда Беннетт и Пик умерли, и когда я подумала, что ты тоже мертв, я залегла на дно. Но с тех пор, как мы вернулись, я не могу перестать думать о том, где он сейчас.
— Ты уверена, что хочешь это сделать?
— Да. Он не заслуживал такой смерти и того, чтобы его оставили в полном одиночестве, — говорю я ему сквозь тяжелый комок печали в горле.
— Как ты думаешь, ты сможешь узнать, где он был похоронен?
Он лезет в карман жилета, чтобы вытащить свой сотовый, и, не теряя ни минуты, спрашивает:
— Где это произошло?
— Он жил в Джастисе. Это тот же округ, что и здесь.
— Как его полное имя?
— Пик Донли, — говорю я ему.
Он ищет номер округа Кук и звонит в офис коронера. Он встает, чтобы подойти и взять лист бумаги, и ручку, когда я слышу, как он спрашивает:
— Кто забрал тело? — Он продолжает делать заметки и задавать вопросы, в то время как у меня внутри все переворачивается и запутывается, пока я слушаю одну сторону этого разговора.
Терпение покидает меня, и я подхожу к тому месту, где он стоит, чтобы прочесть сделанные им записи. На бумаге написано имя Мэтта. Деклан заканчивает разговор и убирает телефон.
— Почему ты записал имя Мэтта?
— Он тот, кто заявил права на тело. Кто он такой?
— Эм... просто один из друзей Пика.
— Ты его знаешь?
— Да, он был приятелем Пика с тех пор, как мы были детьми, — говорю я ему, все еще скрывая тот факт, что не так давно он звонил мне, требуя выручить его из долгов.
— Ну, поскольку никто из ближайших родственников не заявил права на тело в течение отведенного времени, Мэтт смог сделать это до кремации. Он заплатил государственную пошлину за похороны для неимущих.
— Что? — выпаливаю я, расстроенная. — Так что же это значит?
— Ничего. Просто то, что государство отвечало за похороны, вот и все.
— Где он? — Мои слова усиливают тревогу по мере того, как усиливается потребность увидеть его могилу.
— Гора Оливет здесь, в Чикаго.
— Я должна идти.
— Элизабет, ты расстроена. Почему бы нам не потратить немного времени и...
— Нет! — рявкаю я.
— Я думаю, тебе следует просто…
— Деклан, — говорю я, обрывая его слова, отказываясь больше ждать, чтобы увидеть, где похоронен мой брат.
— Если бы это была твоя мама, и я сказала бы тебе: «Не торопись», ты бы смог это сделать?
Он мне не отвечает.
— Я так и думала, — говорю я ему, и он понимает мою точку зрения, когда говорит:
— Я позвоню парковщику, чтобы он подогнал машину.
Я надеваю куртку, прежде чем мы спускаемся в вестибюль, где «Мерседес родстер» Деклана уже ждет нас у входа. Я смотрю, как легкая морось снаружи собирается на лобовом стекле, а затем стирается дворниками, и внезапно настойчивость, которую я испытывала еще в Lotus, рассеялась. Пик мертв, и я не пойду на кладбище прощаться, потому что он все еще со мной. Но это неприятное чувство, может быть, часть меня все еще отрицает это, но меня пугает мысль о том, что я увижу его имя на могильном участке.
Деклан начинает ускоряться, когда мы выезжаем на трассу I—90 E, и я смотрю на него, мрачно спрашивая:
— Ты можешь притормозить?
Он убирает ногу с педали газа, замедляя машину.
— Все в порядке?
Я смотрю в окно, капли дождя искажают мой обзор, и признаюсь:
— Мне страшно.
Он берет меня за руку, но я отворачиваюсь от него.
— Мы не должны делать это прямо сейчас, если ты не готова.
— Кто-нибудь, когда-нибудь готов? — Вопрос стоит между нами, когда я поворачиваюсь к нему лицом.
Он крепче сжимает мою руку и не отвечает.
— Ему нужны цветы, — говорю я ему. — Мы можем остановиться и купить ему цветы?
— Конечно, дорогая.
Я достаю свой телефон и нахожу флориста не слишком далеко от межштатной автомагистрали, и когда мы приезжаем, моя просьба проста.
— Мне нужны все розовые маргаритки, которые у вас есть в наличии.
— Маргаритки? — спрашивает Деклан, когда продавец подходит к задней холодильной камере.
— Они мои любимые.
— Я помню, — говорит он с тонкой улыбкой, а затем целует меня в макушку, задерживая там свои губы на мгновение, пока мы ждем, когда продавец появится снова.
— Какой-нибудь оттенок розового? — кричит женщина сзади.
— Да. Смешайте их, — кричу я ей в ответ. — Все.
Я жду, обняв Деклана за плечи, прижимая меня к себе, и когда продавец появляется сзади, мои глаза расширяются.
— Боже, сколько цветов, — удивленно замечает Деклан.
— Сто шестьдесят три стебля, — говорит она нам. — Вы забрали весь запас.
Я смотрю, как она заворачивает маргаритки в огромные листы коричневой бумаги и перевязывает их несколькими нитками из натуральной рафии.
— Это идеально. Спасибо вам.
Деклан расплачивается и берет цветы в руки. Открывая багажник, он кладет букет, и мы оба немного смеемся, когда они полностью заполняют багажник.
Мы продолжаем наш путь, попадая в небольшие пробки, и, наконец, подъезжаем к воротам горы Оливет. Он паркует машину у похоронного бюро, которое находится прямо через вход.
— Я собираюсь взять карту. Я сейчас вернусь.
Жуткий холодок пробегает по моим рукам, и проходит всего минута, прежде чем Деклан появляется снова с картой в руках.
— Где он?
— Второй квартал, — бормочет он, выезжая с парковки и проезжая через кладбище. Я смотрю на серые надгробия, когда мы проезжаем мимо них, и не успеваю опомниться, как он ведет машину по краю травы.
— Вот и все, — говорит он, выключая машину.
Я смотрю в окно и задыхаюсь, зная, что где—то среди всех этих надгробий находится мой брат. И он совсем один. Я борюсь между нежеланием выходить из этой машины и желанием выпрыгнуть из этой машины и побежать к нему. Я так боюсь увидеть доказательства того, что я сделала.
Слезы легко текут по моим щекам, и Деклан протягивает руку, чтобы утешить меня.
— Это все моя вина, — выдавливаю я хриплым голосом, полным боли.
Я поворачиваюсь лицом к Деклану, и он не говорит ни слова. Я знаю, о чем он думает — это то же самое, о чем думаю и я. Никто не может спорить, что это во многом моя вина, а Деклан не тот человек, который будет лгать, чтобы утешить. Мы оба знаем мою роль во всем этом, и это делает все намного хуже, когда нет никакой правды, которая могла бы снять с меня хоть какую—то часть ответственности.
— Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой? — спрашивает он, и я киваю, потому что знаю, что не смогу сделать это в одиночку.
Мы выходим из машины, и он достает цветы из багажника, кладя их мне в руки. Обняв меня за плечи, он ведет меня вперед. Мы ходим вокруг, глядя на имена на могильных плитах, а мои слезы капают в массу маргариток.
— Элизабет.
Я смотрю на него, и он наклоняет голову к плоскому камню, и когда я вижу это, я задыхаюсь от ужаса.
— О, Боже мой.
И вот оно.
Его прекрасное имя, выгравированное на камне, знаменует его смерть.
Я встаю перед ним, мое тело содрогается от мучительной боли. Каждый кинжал, который я когда-либо бросала, возвращается, чтобы вонзиться мне в грудь, и Деклану приходится встать позади меня, сжимая мои плечи обеими руками.
— Как я могла это сделать? — Я плачу, а затем падаю на колени и вырываюсь из рук Деклана, прижимая цветы к груди. — Он был моим лучшим другом, Деклан.
