Но всего этого Валентина Николаевна уже давно не замечала. Быстрым шагом прошла она и мимо очереди с полотенцами на головах, и мимо двух каталок с лежачими больными. Увернулась от здорового детины фельдшера со «Скорой», который не видя летел прямо на нее как быстроногий олень, и свернула в отсек к кабинету заведующего приемным отделением. Возле двери чего-то ждал худощавый больной с забинтованным ухом, в зеленой пижаме и старой шапке-ушанке. «Где-то я его видела, знакомое лицо!» – подумала Тина и вошла в кабинет.
– Где отравление уксусной кислотой? – спросила она.
Сухонький старичок заведующий быстро завозил рукой по истории болезни.
– В пятом кабинете.
– Как поживаете? – успела спросить его Тина. Они были в хороших отношениях.
Заведующий поднял голову:
– Сами видите, сегодня – завал. Впрочем, как и всегда, – ответил он и опять стал писать.
«Контора пишет, – подумала Тина. – Вся наша работа наполовину состоит из дурацкой писанины».
– Ну, успехов. Дай бог, рассосется! – сказала она вслух и пошла в пятый. Там на кушетке сидели: невзрачно одетая пациентка примерно одних с Тиной лет и такого же возраста врач со «Скорой» – полная круглолицая женщина в расстегнутой синей куртке, из-под которой виднелась голубая хлопчатобумажная медицинская пижама и такие же штаны. На ногах доктора были кроссовки.
«У нас жизнь не подарок, а уж на „Скорой“ – вообще кранты, – подумала Тина, с сочувствием глядя на коллегу в дворницкой униформе. – Мы хоть ходим на работе в туфлях и находимся целый день на одном месте, а они мотаются по городу в любую погоду, дышат черт знает чем…»
Доктор так же сочувственно поглядела на Тину. Тина заметила этот взгляд, и ей стало смешно. «Наверное, она думает про меня что-нибудь в том же роде. Например, как они могут целыми днями сидеть в этой вонище и грязище? Мы-то сдали больного и отвалили, хоть по улицам ездим, не сидим в замкнутом пространстве».
Тине ужасно захотелось пожать коллеге руку, но она все-таки сдержалась. Неизвестно, как могут расценить этот жест. Тина вспомнила, что однажды зимой, еще в студенческую пору, переезжая с занятий из одной клиники в другую, она случайно попала в один троллейбус с известным психиатром, профессором, заведующим кафедрой. В Москве как раз была эпидемия гриппа, и корифей надел на лицо марлевую повязку. В сочетании с барашковым воротником и шапкой-папахой четырехслойная маска в троллейбусе смотрелась, мягко говоря, диковато. Естественно, доктор приковывал к себе изумленные взгляды. Корифею эту надоело.
– Что вы на меня смотрите? Не видели никогда, что ли? – громовым голосом, которым читал лекции, произнес он на весь троллейбус. – Я профессор психиатрии!
Дружный хохот был ему ответом. Много позже Тина поняла, что профессору, наверное, было ужасно скучно с ними, студентами-недотепами, и он просто находил удовольствие в том, чтобы над ними «прикалываться». А они, дураки, принимали его шутки за чистую монету.
Ей вдруг тоже захотелось пошутить, ведь в глубине сознания прочно сидела приятная мысль о вечернем свидании, но она все-таки решила пока от шуток воздержаться.
Женщина-пациентка довольно спокойно сидела на кушетке и на первый взгляд особенного беспокойства не вызывала.
– Здравствуйте, – сказала ей Тина. – Вы можете рассказать мне, что с вами случилось?
– Могу, – заверила ее пациентка хриплым голосом и болезненно сглотнула, поморщившись от усилия. Тина отметила, что раз говорить и глотать она может, значит, дело не так уж плохо. Видимо, пищевод и гортань не сильно поражены. Следов кислоты на лице тоже не было.
– Что вы сделали и зачем? – продолжала расспрашивать Тина.
– В жизни больше нет никакого смысла, – равнодушно пожала плечами женщина. – Зря только я так неквалифицированно стала травиться. Лучше б повесилась. Тогда бы уж наверняка.
Тина внимательно ее слушала. В рассуждениях женщины не было наигранности, характерной для истеричек, – она производила приятное впечатление и вызывала сочувствие. Врач со «Скорой» сидела молча и держала в руках уже заполненный талон. Она прекрасно понимала, что отпускать женщину нельзя. Весь вопрос был только, в какой больнице ее оставить – в этой или придется везти в психиатрическую. Это должна была решить Тина.
Валентина Николаевна это тоже понимала. Быстро написав направление на биохимическое исследование крови, она отдала его сестре-лаборантке и продолжила расспросы. Она должна была проверить, правильно ли больная ориентируется во времени и в пространстве.
– Кто вы по профессии? – наконец спросила Тина. Больной же ее расспросы, видимо, казались глупыми и несвоевременными. «Какая разница, – думала она, – кем я работала? И неужели эта врачиха сама не знает, какое сегодня число?»
– Разве вам непонятно, что мне говорить очень трудно? – утомленно сказала женщина.
– Напишите ответ на бумажке, – предложила Тина. Больная написала. Ответ Тину поразил.
«Я певица, актриса, – было написано на первом попавшемся под руку листке. – Меццо-сопрано. Враги меня сожрали. Предложили уйти из театра, фактически выпихнув на пенсию. А у меня голос, который можно эксплуатировать еще лет десять-пятнадцать. Больше мне не для чего и не на что жить».
Последнее предложение было жирно подчеркнуто.
«Вот тебе и раз! – призадумалась Тина. – В мании она или в самом деле артистка?»
Она заглянула в листок, где была записана фамилия больной. «Большакова Анна Ивановна». Что-то смутное шевельнулось в памяти Тины. Валентина Николаевна наклонилась к уху коллеги.
– Не уезжайте. Придется ждать больничного психиатра. А пока пусть ее посмотрят хирург, отоларинголог, будут готовы анализы – там и решим, что с ней делать.
– У нас полно вызовов, я должна ехать, – сказала доктор. – Если что, вызовите перевозку.
– Я тоже не могу сидеть целый день в приемном, – ответила Тина. – А оставлять больную одну нельзя.
– Это ваши проблемы.
Коллега застегнула куртку и положила перед Тиной талон. Тина вздохнула и расписалась. Доктор ушла, а Тина повела больную к заведующему приемным отделением. Анализы ей уже принесли. Угрожающих изменений в них не было.
– Я переваливаю на вас эту проблему, – сказала она сухонькому старичку. – К нам класть не надо, у нас некуда. В реанимации она не нуждается. Дальше – как решит психиатр. Или в хирургию, или в ЛОР, или в психушку. Я умываю руки.
– Все вы хотите быть чистенькими! – В первый раз за этот день заведующий внимательно поглядел на Толмачёву. – Сейчас эта больная должна будет сидеть в коридоре два часа, пока ее все посмотрят. Там у нее разовьется или отек, или какая-нибудь недостаточность, она отдаст концы, родственники скажут, что мы ее уморили, так как оставили без помощи, а отвечать за все это придется мне.
