Это она запомнила на всю жизнь.
Но она не понимала, до какой степени может дойти жестокость, пока не увидела, что Люк Леруа изобрел такой чудесный десерт, вложил в него всю душу – и вручил эту душу другой женщине, у которой столь яркий и страстный взгляд.
Не осознавая, что делает, Саммер двинулась вперед, но стол врезался ей в бедра. И она остановилась, испугавшись и разозлившись на саму себя. Мало того, что она стояла полураздетая, в одной лишь тонкой шелковой кофточке среди всех этих людей, одетых в плотные поварские куртки, а теперь еще и позволила Люку увидеть, как ей важна игра, в которую он играл с нею.
Саммер как можно глубже засунула в карманы руки – то единственное, что еще могла скрыть.
Люк придвинул к ней что-то, но она не смогла отвести взгляд от его лица. Его темные глаза были почти… нежны. Что-то в них было такое же, как и в его голосе, когда он спокойным тоном сказал ей «Вы безукоризненны» и укутал ее в свой пиджак.
Саммер, уходи немедленно. Он поймает тебя, хотя даже еще и не пытался. Весь остаток жизни ты будешь извиваться в аду и никогда не найдешь пути назад, к солнечному свету.
– Soleil, – сказал он, – солнце, солнечный свет. – Вероятно, он играл словами, подбирая название новому десерту. В медальных изящных чертах обозначился намек на мягкость. Она изо всех сил сдерживала себя, чтобы не коснуться его лица. Чтобы не умолять его бережно обнять ее сильными руками.
Мне и вправду одиноко. Не мог бы ты обнять меня хоть на минутку?
– Это для вас. – Он легонько подтолкнул к ней что-то.
Саммер наконец-то мельком взглянула вниз и едва не подскочила от неожиданности. Прекрасный шоколадно-золотой «Первый луч солнца» был всего в дюйме от нее.
– О нет! – Она отступила на шаг, всплеснув руками. – О нет. Не смей! Ты сделал его для нее. Ты сделал его прямо перед нею. И не смей забирать его у нее и отдавать мне.
Смягчившееся было лицо Люка стало серьезным.
– Прошу прощения? – выдохнул он. В кухне все замерли. Даже симпатичный кондитер-серфингист был в ужасе.
– Как ты можешь быть таким жестоким? Она…
Боже, если кто-то и был оживленным, восторженным, сердечным, открытым для любви, так это попрыгунья Элли Лейн. Саммер глубоко вздохнула и взяла себя в руки. Она и так слишком много показала. Она слегка покачала головой и игриво, но с некоторым высокомерием подняла палец. Его черные глаза заблестели, потемнели и, казалось, резали как ножи.
– Нет. Не заигрывай с нашими гостями, месье. Кстати… – Она повернулась и тепло улыбнулась Элли, протягивая руку: – Я Саммер Кори. Я так рада видеть вас здесь, в наших кухнях. – Она подмигнула. – Я настаиваю, чтобы вас баловали, подавая вам все, что вы захотите попробовать из нашего меню. Вам надо только сказать.
Элли подпрыгнула на цыпочках. Саммер ослепительно улыбнулась всем и исчезла.
Мертвая тишина заполнила кухни.
– Putain de merde[64], – наконец сказал Патрик, единственный, у кого хватило смелости сделать вдох. – Люк…
Люк повернулся к Элли:
– Извини, я выйду на минутку.
Широким шагом он прошел в дверь, через которую только что вышла Саммер.
– О, мой бог, – пробормотал Ален Руссель. – Она пробыла здесь только десять дней, а он уже хочет уволиться.
Когда Саммер вышла из лифта, Люк стоял, небрежно прислонившись к противоположной стене. Будто он поднялся из глубин по волшебству, а не обогнал ее, взбежав по лестнице. И запыхавшимся ни капельки не был. В своей дизайнерской белой рубашке он выглядел как мужчина, который пришел на свидание и уже полчаса ждет даму.
Когда их глаза встретились, Саммер показалось, что весь свет погас. Ей захотелось прижаться к нему и посмотреть, не рассеется ли его гнев. Что я наделала? Прости меня. Я не хотела… Затем на нее накатило отвращение, превратившись в чистую ненависть к нему. Она никогда больше не будет извиняться за неблагоразумный гнев. Люк может взять свои гребаные десерты и засунуть их себе в… Они больше не смогут давать ему власть над ней.
– Саммер Кори, – сказал он так легко и холодно, что ее собственное имя стегануло ее на манер кнута. – Можно вас на пару слов?
Его тон был угрюмым. Она откинула голову назад и улыбнулась ему:
– Я предпочитаю действия.
– Несомненно. – Его презрение жгло ее кожу, и она чувствовала, будто ее достоинство ничего не значит для других людей. – Но я ограничусь разговором.
Он вынул карточку у нее из руки и открыл дверь ее номера. Потом приглашающим жестом вытянул свою сильную руку, будто не хотел испачкаться о Саммер, взяв ее под локоть.
Саммер казалось, что Люк очень хорошо подавляет в себе гнев, тем самым превращая ее в ничтожество, и ей все сильнее хотелось взбунтоваться.
– Это ты сейчас так говоришь, – пробормотала она вызывающе, когда проходила мимо него.
Он захлопнул дверь. Саммер была еще в холле своего номера, а Эйфелева башня уже пыталась дотянуться до нее. По крайней мере, свет зимнего дня держит башню под контролем, неприязненно подумала Саммер. Заставляет башню выглядеть старухой с сивыми космами, и это Саммер вовсе не мерещится.
– Больше никогда, – хлестнул ее голос Люка, заставив повернуться и встать к нему лицом, – не входите в мои кухни и не указывайте мне, кого кормить.
Саммер поймала себя на том, что отступила на шаг и расставила ноги, упершись большими пальцами рук в пояс своих джинсов.
– Ты был жесток с ней. Создал десерт прямо перед ее носом, а затем предложил другой женщине.
– Я предложил его вам.
Глаза Люка заблестели, когда он посмотрел на Саммер, вынуждая ее сказать что-нибудь.
– И я тебе признательна. Но знаешь, я и вправду не ем сладостей, да и создал ты его прямо перед нею. И совершенно очевидно, что она любит такие вещи.
Это было совсем не то, что он хотел услышать. В нем поднимался темный гнев, удерживаемый железным захватом, силу которого она не могла представить. Люк шагнул вперед и положил руку ей на голову, прижимая Саммер спиной к стене. Она чувствовала напряжение всех его мышц своим телом, едва осмеливаясь дышать, потому что каждый следующий вдох становился все более дрожащим и наполнялся желанием. Она занервничала.
– Поверьте, в моих кухнях Элли не дадут умереть с голоду.
Почему? Потому что она ему нравится?
Саммер заерзала по стене, чтобы ускользнуть прежде, чем контакт с ним станет еще теснее, поскольку и без того была крайне возбуждена. Но он успел протянуть другую руку, чтобы не дать ей выбраться.
