Женя знал — генераторов идей Наталья Васильевна ценила больше всех остальных. Человек мог быть неаккуратен, необязателен и ленив. Он мог быть даже хроническим алкоголиком, как один из бывших сотрудников лаборатории, нелепо, кстати, погибший некоторое время назад. Но если он приходил к Наталье Васильевне с какой-то новой идеей, пусть пока и трудноразрешимой, ее лицо туманилось задумчивостью, а потом все изнутри освещалось лаской к пришедшему. Она тут же могла приспособить новую мысль к тому, что — можно было реально воплотить в жизнь. И даже если от некоторых идей приходилось но каким-то причинам отказываться, все равно она была благодарна людям за то, что они хотели и могли мыслить. Эта черта была ей присуща всегда. Не эмоции, а размышление — вот благодаря чему Наталья Васильевна преодолела многие трудности, встречавшиеся на жизненном пути, многие подводные течения, свои детские комплексы, свои неудачи в любви. Собственно в размышлении она и теперь черпала силы. Если бы только влюбленный в нее Женя Савенко знал, с каким трудом приходилось преодолевать себя этой хрупкой женщине до сих пор. И как непрочна, ранима и неблагополучна в обыденном смысле была личная жизнь той, чья внешность на других производила впечатление благополучно устроенной в жизни женщины! На других, но не на — него!
Наташа… Так про себя Наталью Васильевну звал Женя Савенко. Однажды он случайно подслушал по телефону ее частный разговор с мужем. Разговор был о каких-то незначительных бытовых мелочах, кто куда уехал, когда приедет, что купить — ничего особенного. Жене стало стыдно, что он поднял трубку параллельного аппарата не вовремя, но уже не мог оторваться от их разговора. Устыдившись и поэтому все-таки не дослушав до конца, он положил трубку на место и пошел к Наталье Васильевне в кабинет по какому-то делу. Она уже закончила разговор и сидела за своим столом, глядя на аппарат. И Женю поразило выражение скорбной печали на ее лице.
«Негодяй! — подумал в бешенстве Женя про мужа Натальи Васильевны. — Он посмел довести ее до такого состояния!» С тех пор, кроме ревности, у него появилось еще и ощущение, что Наталью Васильевну надо непременно спасать от этого тирана. Однажды на юге, где он случайно встретился в санатории с ее мужем, он чуть было не привел в исполнение свой план. Но Наташа… Она его обманула! Она никогда не принимала его всерьез. И сейчас не подпускала ближе чем на два шага, и то в присутствии других людей. Но он не мог сердиться на нее. И еще одно он понял: для того чтобы она стала относиться к нему серьезно, он должен был совершить научное открытие. Ну, не переворот, конечно, в науке, но все-таки должен был найти какую-то значительную, новую идею, чтобы приходить к Наталье Васильевне в кабинет не с видом молодого, только вставшего на крыло птенца, а человеком, который имеет право с ней разговаривать на равных.
В своей лаборатории Наталья Васильевна была настоящей хозяйкой светского салона. Дорого дающийся аромат изысканности летел за ней шлейфом, когда она проходила по коридору. Женя всегда восхищался, с каким вкусом она одета, как умеет подать себя! И все это без малейшей наигранности, без ложной демократичности и чванства.
Наташа умела зарабатывать деньги, но вместе с тем она изящно умела их тратить. Ее так называемые персональные подарки ко дням рождения сотрудников все искренне встречали на ура. Милые пустяки были выбраны со вкусом и тактом, но всегда содержали глубокий намек, стопроцентно подходивший к текущему моменту. Каждому она могла показать, что он ей ровня во всем, и каждого без ложных обид и претензий ставила на место.
И несмотря на все это, только Женя Савенко да еще, пожалуй, Ни рыба ни мясо знали, что хрупкая оболочка из кожи, волос и одежды скрывает робкое, вечно напряженное существо женского пола, которое, как и все живое вокруг, центростремительно движется от рождения к смерти, преодолевая в себе детскую неуверенность и страх.
Он понимал, что она никогда не будет с ним своей в доску. Окончив институт, он решил волевым усилием выбросить ее из головы. Не принял ее приглашения в аспирантуру и ушел в армию. По какой-то случайности он попал военным врачом в полк, который стоял возле того самого города на Волге, в котором она родилась. Но Женя не знал об этом. Наталья Васильевна не любила рассказывать о своей жизни.
— Я еще вовсе не так стара, чтобы заниматься мемуарами! — смеялась она. — Давайте жить настоящим!
До Натальи Васильевны Женя и влюблен-то ни в кого не был по-настоящему. Правда, когда он учился в школе, классе в седьмом, ему очень нравилась соседка по парте.
— Я тебя люблю! — серьезно сказал он ей как-то после уроков. — Очень-очень!
— Идиот! Толстый дурак! — ответила ему девочка. — У тебя жутко воняет изо рта!
Господи, с каким остервенением он потом чистил зубы! Эта привычка чистить зубы по часу утром и вечером осталась у него на всю жизнь. И еще — жевать жвачку с мятой. Смешно, но после знакомства с ним жевать жвачку стала и Наталья Васильевна. Естественно, не потому, что таким образом заботилась о зубах. Просто ей почему-то нравилось сидеть напротив него в большой лаборатории вечерами, когда, кроме них, там не было никого, и перекатывать от щеки к щеке кусок пахучей резины. В этом проявлялась какая-то детскость. Какой-то студенческий романтизм. И Наташа чувствовала себя девчонкой, когда делала так, разговаривая с Савенко.
После этого эпизода с соседкой по парте у него установилось стойкое отвращение к ровесницам. Зато ему стала нравиться учительница литературы. Ей уже тогда было лет сорок, и она была некрасива и даже отчасти глупа, но когда она рассказывала о женщинах Пушкина или героинях Толстого, лицо ее загоралось энтузиазмом, и в глазах Жени она каким-то образом отождествлялась с романтическими дамами прошлого. Эта учительница, кстати, прочила Жене литературное будущее, потому что он неплохо сочинял рассказы на конкурсы, объявляемые школьной стенгазетой, и лучше всех писал сочинения. Он воображал про себя и про нее бог знает что, но к выпускному классу вдруг эти мысли перестали его занимать. Он вытянулся и похудел, серьезно увлекся спортом, выстриг коротко затылок и документы подал в медицинский институт. На выпускном вечере его бывшая соседка по парте, в свою очередь, полушутя, кокетливо призналась ему в любви, но Женя посмотрел на нее презрительно и ничего не ответил. Все учителя, обсуждая их выпуск, пришли к мнению, что один из самых способных учеников, Савенко, был столько же положителен, сколько и странен.
Таким он остался и в институте. Спортивный и замкнутый, серьезный не по годам, он сразу стал заниматься наукой, к четвертому курсу сделал пять или шесть студенческих научных работ, по новой моде был избран президентом студенческой научной ассоциации и в двадцать два года познакомился наконец при несколько глупых обстоятельствах, описанных раньше, с женщиной своего идеала. Она оказалась гораздо старше его, но никто в Женином сознании не мог с ней сравниться. Так и носил в себе этот с виду вполне современный, спортивный и симпатичный молодой человек неправильную, болезненную в своей романтичности, страсть к женщине значительно выше его и по положению, и по жизненному опыту. В сущности, Женя чувствовал, что он этой женщине был по-настоящему близок лишь однажды. Это было как раз тогда, на море, когда он хотел спасти ее от мужа. Но потерпев неудачу, он поставил целью своей жизни приблизиться к ней сейчас. Поэтому с таким энтузиастом он и вел ее больных. Мало того, что ему было бы приятно, если бы кто-нибудь из них в присутствии Натальи Васильевны похвалил его, ему еще хотелось через ее больных, через назначения, которые она им делала, подойти к ее представлениям о болезни, к ее не высказанным, может быть, еще до времени новым идеям, которые он страстно мечтал разгадать. Вот тогда бы уж она стала смотреть на него без насмешки! И он был готов положить на это всю свою молодую жизнь.
