– Без вас.
– И что же? – Он пытался говорить спокойно, хотя внутри у него все похолодело.
– Они решили, что вы опасны для организации.
– Смотри-ка, – улыбнулся он, перекатывая легким движением бриллианты в мешочке. – А ты – филантроп. Спасаешь мне жизнь. Добрая у тебя душа. Так ведь?
– Предлагаю сделку, – уверенно сказал Тони, но кровь у него пульсировала со скоростью «Формулы-1», а сердце колотилось как бешеное.
– Послушаем. Альберт Кинничи никогда не отказывается от выгодной сделки.
– Семье Фрэнка поручили привести приговор в исполнение, – раскрыл карты Тони. На них он поставил все. Либо выпадет крупный выигрыш, либо ему крышка. Сейчас или никогда. Все или ничего. Его дразнил вкус власти. Надоело ему прикрывать чью-то спину, подставлять плечо, угождать им. Надоело быть преданным исполнителем за хорошую плату, надоело лизать руки щедрому хозяину. Надоел всезнающий босс, решавший за него, что хорошо, а что плохо. Он сам хотел сидеть за рычагами управления и нажимать кнопки, хотел упиваться властью, а не прислуживать власти в чужих руках.
– Все, значит, против меня? – Ал потер кончик носа. – И ты?
– Если бы я был против, мы бы сейчас с вами не разговаривали.
– Хорошо сказано, мой мальчик, – кивнул он. – Ты не лишен чувства юмора. Значит, мой дорогой друг Фрэнк поручил это дельце тебе.
Кинничи почувствовал, как в нем закипает дикая ярость. Он подумал о своих людях – все говнюки. Если бы был хоть один толковый, ему не понадобился бы предатель, чтобы узнать о том, что варится в котле. Джо Ла Манна, проклятый зять, умеет только спать с его, Кинничи, старшей дочерью. Чертов мерзавец. Не видит мухи на своем носу. Дурак дураком, а от спокойной жизни еще больше потупел.
– И что же ты хочешь мне предложить?
– Предлагаю голову Фрэнка. – Они напряженно смотрели друг на друга.
– Так, так, – ухмыльнулся Ал. У него было много вопросов, он хотел бы знать, почему один из близких к Лателле людей решился на такой рискованный шаг, но промолчал. Все равно Тони правды не скажет, а может, и сам ее не знает. Предательство – это бунт, который одной логикой не объяснить, и дело здесь не только в выгоде. Но он сказал только одно: – Что ты хочешь за голову Фрэнка?
– Мне нужно свое дело. Лателла стареет, упускает хорошие случаи.
– А ты бы не упустил. – У Ала был момент просветления, и он понимал, что топорная хитрость Тони ничто в сравнении с изысканным умом Фрэнка. – Ты будешь руководить «семьей» лучше его. – Он выдохнул облако голубоватого дыма, который обволок его усталое, нездоровое лицо.
– Думаю, что да. – Тони проглотил слюну.
Такой разговор был понятен Кинничи: сыновья восстают против отца, чтобы занять его место. Молодым не терпится заменить стариков у кормила власти. Но самая непонятная загадка – предательство.
– У Лателлы есть сын, – возразил Ал.
– Пустое место.
– Хосе Висенте Доминичи зато не пустое место.
– Но и он не вечен.
– Ну что ж, мой мальчик, – Ал погасил сигарету в пепельнице. – Согласен, помогу тебе подняться на трон Лателлы. Но Фрэнк нелегкая мишень.
– В воскресенье в час он приедет завтракать в отель «Плаза», с ним будет только его шофер. Ровно в час.
– Ладно. Обслужим. Забыл тебя поблагодарить. По существу, я обязан тебе жизнью.
– Наступит момент, я стану вам хорошим союзником.
– Далеко летишь, – и Ал кивнул на прощание.
Оставшись один, он вспомнил, зачем пришел в туалет. Последнее время он часто мочился. Он расстегнул брюки перед унитазом, из его крайней плоти с трудом потекла тонкая натужливая струйка, словно последние капли из фонтана. Распухшая простата закупоривала мочеточники и причиняла боль. Память у него сдала, воспоминания стали расплывчатыми, он терял связующую нить, имена куда-то испарялись, туман в голове становился все гуще, в памяти образовались пугающие пустоты. Он стар, много старше своих лет. И болен. И все-таки он не зачеркнул бы ни одного прожитого дня. Всю жизнь он стремился удовлетворить любое свое желание.
Задание расправиться с Фрэнком получил Джо Ла Манна, у него были отличные контакты с профессиональными киллерами. К сожалению, попытка не удалась, и сейчас поздно винить себя или искать виновного. Лателла, наверное, уже организовал ответный удар. А этот подонок Тони Кроче является в «Вики клаб», пренебрегая правилами предосторожности, и ищет контакт с ним, с Кинничи. Ал жестом отправил Джо к Тони, присутствие Кроче не предвещало ничего хорошего.
Эллис Ворт под аплодисменты закончила песню и подошла к столу Кинничи. Старик помутневшим взглядом сладострастно смотрел на точеную фигуру в белом блестящем атласном платье. Певица держала солитер двумя пальцами. Она подняла его к свету, восхищенно посмотрела, как он засверкал всеми гранями, и положила на стол.
– Хорош, правда? – спросил Ал.
– Достоин королевы. А я всего-навсего певица, – она старалась не обидеть старика.
– Ты достойна его, поверь мне, – он пригласил ее жестом присесть за стол.
Но Эллис осталась стоять.
– Комплименты принимаю, а бриллиант – нет.
– Женщина никогда не соглашается сразу… – ухмыльнулся старик, непристойно подмигнув. Ал решил, что она или из тех, кто любит, чтобы долго упрашивали, или хитра и метит выше.
– Мой парень не согласен, – оправдывалась она, – а я его люблю. – Она смущенно улыбнулась, обнажив мелкие, перламутрово-белые зубы, чем еще сильнее распалила Ала.
– Твой парнишка – кретин, – сказал он добродушно, пожирая ее взглядом усталых глаз.
– Я то же самое говорю, – попыталась она смягчить шуткой неловкость. – Поверьте, синьор Кинничи, у меня сердце кровью обливается. – В некотором смысле это было правдой.
Ал протянул свою жилистую, покрытую синими вздувшимися венами руку и положил на ее безупречно круглое бедро.
– Я не болтлив, – заверил он. – Бриллиант просто подарок. За ласку я плачу отдельно и очень щедро. Все остается в тайне.
– Моя девушка – артистка, а не жопа с резинкой из твоих борделей, старик, – прозвучал внезапно спокойный голос рядом с Эллис.
Кинничи узнал пианиста, который аккомпанировал певице, и взглянул на него так, словно он уже покойник. Ал увидел молодое, неправдоподобно красивое лицо, а ледяной улыбке была присуща твердость, которая отличала его самого в молодости. Он не взорвался неудержимой яростью, а осел, словно проколотая шина. Не от страха. Ему достаточно было повести бровью, чтобы телохранители переломали нахалу шею. Он осел от отвращения к самому себе, у него случилось то редкое теперь просветление, когда он ясно понял, что собой представляет: похотливый старик, увядший и больной, который копошится в грязи подошедшей к концу никчемной жизни.
