Изабель Миньер - Обыкновенная пара

— Любимых в тюрьму не сажают.

— Ой, только, пожалуйста, без громких слов! Я тебя люблю и хочу, чтобы ты остался со мной. Какая же это тюрьма!

— Тебе-то откуда знать…

— Я себя знаю достаточно хорошо и могу утверждать, что жить со мной не так уж трудно. К тому же я, как тебе известно, долго работала над собой.

— Значит, халтурила. Ты не так уж хорошо себя изучила.

— Ну кончай, Бенжамен, хватит, перестань цепляться к словам, пожалуйста. Тебе от этого легче не будет, зато нам жить дальше станет невыносимо!

Жить станет невыносимо… Спасибо, Беа, ты дала мне отличный совет, как это любезно с твоей стороны!

— Бенжамен… я хочу, чтобы ты поверил: только потому, что я люблю тебя, я настаиваю на том, чтобы ты со мной остался.

— Любить — значит желать другому счастья… пусть даже он будет счастлив без тебя.

— Это утопия! Совершеннейшая утопия! Когда любишь кого-то, то хочешь, чтобы он был с тобой!

— Разве? Ты все перепутала, Беатрис, это не любовь, это желание владеть. Не тешь себя иллюзиями: вовсе ты меня не любишь, ты всего-навсего хочешь, чтобы я принадлежал тебе, слушался тебя во всем.

— Ну как ты ухитряешься, Бенжамен, все с ног на голову поставить! Все-то тебе не так!

— Потому что я слишком чувствительный. Ты должна к этому приспособиться или отпустить меня. Спокойной ночи!

Я решительно встаю.

— Бенжамен, у нас сейчас трудное время, но мы скоро преодолеем эти трудности. Если ты возьмешь себя в руки, сам увидишь, все будет как раньше.

— Я не хочу «как раньше». До свидания.

— Бенжамен! Мы не закончили разговор, нельзя же лечь спать, не помирившись…

— Я закончил. И мы будем ложиться спать, не помирившись, столько раз, сколько ты сочтешь нужным.

— Господи, Бенжамен, но ведь если ты будешь так себя вести, атмосфера в доме станет непереносимо тяжелой… для Марион!

— Все зависит от тебя. Спокойной ночи!

— Бенжамен! Вернись! Постарайся меня понять, сделай усилие…

— Сначала ты.

Я выхожу.

Один в спальне. Слушаю тишину. Боже, что творится у меня в голове, что за содом…

А если моя стратегия рухнет? А если…

Недолго я побыл в одиночестве, вскоре явилась моя тюремщица. И принялась за дело.

Мне больно, когда ее руки ко мне прикасаются, мне хочется других рук, тех, от чьих прикосновений я начинаю счастливо сходить с ума.

Я шарахаюсь. Инстинктивно.

Теперь я знаю, что умею любить, что это прекрасно, это сладко. Одна только мысль о том, чтобы вернуться к акробатическому сексу, грубому, без пощады и без желания, приводит меня в ужас. Ни за что и никогда!

Я ни за что и никогда больше не хочу ощущать эти руки на моем теле! Никогда, никогда, никогда!

— Бенжамен, давай мириться… Послушай, мы ведь уже целый месяц… я хочу тебя…

— А я нет. Спокойной ночи!

— Эй, куда ты?

— Посплю на диване.

— Нет! Останься! Ты мне нужен, если бы ты только знал, как ты мне нужен… Ты не можешь так поступить со мной…

Я прекрасно слышу, как слабеет ее голос, как он дрожит, — вот вам и предвестники первого всхлипа. Я прекрасно все это слышу, но на меня это не действует. Нет, пожалуй, действует: утверждает в моих намерениях. Поддерживает мои планы.

Потоп начинается в ту минуту, когда я закрываю за собой дверь. Она плачет, она громко плачет, она очень громко плачет, она рыдает, это гроза, это ураган… Она перестаралась.

Ничего, пусть поплачет!

Ложусь на диван и жду, когда буря утихнет. Ждать приходится долго. Сначала меняется ритм, раскаты грома становятся реже, еще реже, еще, а постепенно и ливень иссякает. Потом все повторяется, пошла вторая волна, все сначала…

Есть еще третья, точно такая же, и четвертая. Пятая волна последняя.

Думаю, мне еще слушать и слушать эту музыку…

Сколько времени? Сколько недель, сколько месяцев пройдет, пока моя тюремщица не смирится и не отдаст мне ключи? Едва осмеливаюсь подумать: сколько лет?

Меня окутывает тишина. Я слушаю ее как сладчайшую музыку.

Убедившись, что надсмотрщица спит без задних ног, — должно быть, припадок утомил ее, — встаю и выхожу крадучись, на цыпочках. Вспоминается детство. Когда я был маленький, мне казалось, что стоит вырасти — и наконец-то я стану свободным. Вот уж не думал, что сам заточу себя в странную тюрьму с красивой тюремщицей[8]…

Запираюсь в ванной и, сидя на полу, — мне нравится так сидеть — наяриваю по клавишам своего мобильника.

Сегодня я буду ночевать дома, но впредь обещаю себе сбегать отсюда как можно чаще. Ускользать. Незаметно исчезать. Представляю себе возвращение рано утром, в час мусорщиков и булочников: вот я бесшумно проскальзываю в квартиру, принимаю душ, с сожалением смывая со своей кожи аромат другой кожи, потом готовлю завтрак и бужу Марион. И так будет до тех пор, пока…

Пока директриса не устанет сражаться с подчиненным, отказывающимся выполнять постановления, — не тот нынче персонал, то ли дело раньше, — устав, она, наверное, решится его уволить.

А может, мелкого служащего даже и раньше, чем планировалось, заменят более сговорчивым волонтером. Этот художник, он ничего, он, правда, не совсем доделан, но очень симпатичный… Предостеречь его, что ли, из милосердия…

— Бенжамен? Это ты?

Как она произносит мое имя, каким голосом… Можно подумать, это имя человека, достойного любви. И свободного.

У Сары такой приятный голос, что мне трудно говорить с ней о неприятных вещах, как-то не слишком это порядочно.

Я шепчу, я бормочу, я замышляю заговор…

Возвращаюсь на диван посреди ночи. Сколько еще ночей?..

У меня есть сообщница, я думаю о ней, и мне куда спокойнее, я почти безмятежен. Вспоминаю ощущение пустоты, которое так часто меня охватывало, вспоминаю это ощущение, будто я никто, ничто и звать никак… И ведь так могло продолжаться всю жизнь. Так должно было продолжаться всю жизнь. Еще немного — и мне было бы не спастись.

Глубоко вздыхаю, наслаждаясь воздухом свободы. Я жив. Во мне возникает странное, волнующее, ошеломляющее чувство, будто я чудом избежал серьезной опасности.

Внезапно меня охватывает запоздалый страх, по спине бегут мурашки, я покрываюсь холодным потом: а что бы со мной стало без журнального столика, без Плутарха и без Сары?

Как будто эти три события были связаны, связаны странной логикой: без журнального столика я бы не открыл для себя Плутарха, без Плутарха прошел бы мимо Сары.

Я чувствую в себе жизнь, чувствую желание жить, от которого уже не было и следа.

Еще самую малость — и мне было бы не спастись.