— А может быть, наоборот, это я тебя недостойна? — отвечаю с нервным смехом. — Что ты во мне нашёл? Неужели вокруг тебя мало других женщин.
— Женщин много. Но ты — одна, — усмехается Владимир. — Вот так меня на тебе переклинило. Моя лунная…
Он освобождает руку и гладит подушечками пальцев заживающий шрам на моей щеке в виде полумесяца. Кожа под корочкой заживающей болячки начинает чесаться от этого невинного касания.
Мне хочется скорябать её, выскрести из нутра то немногое, что откликается на этого мужчину.
— Володя, не надо. Думаю, что есть много тех, кто был бы рад оказаться с тобой.
— В постели? Моя постель не всегда пустует. Но это просто трение, снятие напряжения. Ничего похожего на то, что было между нами.
— Володя, не начинай. Прошу. Пожалуйста. Я не смогу так. Я буду постоянно корить себя и ненавидеть. Я хочу сделать вид, что не было ничего. Так будет проще. Но если ты будешь постоянно напоминать, я сойду с ума.
— Не надо. Я понял тебя, Янина.
Владимир молчит и подливает мне ещё чая.
— Как будешь отмечать Новый Год? — меняет он тему разговора.
— Поеду к маме на новогодние праздники.
— Далеко, — хмурится Владимир. — Поездом будешь долго добираться. Полетишь на самолёте.
— Володя!..
— Не спорь. Хочешь, чтобы я от тебя отвязался? Не спорь!.. Полетишь на самолёте. От города до деревни наймёшь такси. Только автомобиль. Никаких автобусов юрского периода и газелей для самоубийц.
— Ты диктуешь мне условия?
— Я беспокоюсь о тебе, дурочка, — ласково говорит Владимир. — Этого ты у меня не отнимешь. Просто ты сейчас как будто в прострации. Я не хочу, чтобы ты навредила себе неосторожным поведением, только и всего.
— А ты?
— Я? Католическое рождество я уже просрал, — усмехается Владимир. — И ни капли об этом не жалею. Надолго ты к маме поедешь?
— Кажется, только что мы говорили о тебе и твоих планах!..
— Да. Но я не хочу болтаться просто так, изнывая от беспокойства. Давай договоримся? И после каникул увидимся, идёт? Только дружеская встреча… Без всего. Без намёков и приставаний.
Я осторожно киваю, поглядывая на Владимира.
— Не трясись, Янина. Я попытаюсь, правда. Найду себе самую отвязную и роскошную стерву, ни капли не похожую на тебя, и буду объезжать эту своенравную кобылу до потери пульса. Довольна?
Слова Владимира отзываются внутри меня внезапно едким раздражением. Но я упорно отмахиваюсь от собственных ощущений. Я предпочитаю думать, что мне просто неприятен тон голоса Володи, а не смысл его слов.
Глава 30. Янина
Я приехала к маме раньше, чем обещала. Просто я не могла себя заставить остаться в городе.
Мне нужно было поскорее избавиться от давящего постоянного присутствия Владимира, от его яркого желания обладать мной.
Пришлось пойти на уступки и сделать так, как попросил Владимир.
Лететь самолётом до областного центра, а оттуда до маминой деревни — полтора часа езды на машине. Таксист запросил немало, но деньги у меня теперь были. Поэтому я согласилась, не колеблясь.
Таксист в дороге много трепался, пытаясь завязать разговор, но поняв, что я не расположена к общению, замолчал. Он чертыхнулся, выругавшись, что дорога как колея, и никто не собирается расчищать её от заносов. Но всё же благополучно довёз меня, развернулся и укатил.
Навстречу мне вышла мама, накинув тёплый полушубок. Она привязала пса, безостановочно лаявшего на меня, и провела в жарко натопленный дом.
— Рано ты, — сказала она, принимая одежду. — Думала, попозже приедешь. Но и хорошо, что приехала. Пельменей как раз вместе налепим. Стасик в этом деле, сама понимаешь, не помощник, а жена его…
— Что? — удивилась я. — Стасик женился?
— Женился? Да ну, брось! Гражданская жена, тьфу! Не женился, а так, подженился, — отмахнулась мама. — Надо же мужику как-то жить! Вот он и нашёл себе фифу сибирскую. Говорит, она в салоне красоты работает, ногти всем красит! Себе так уж точно по десять раз в день перекрашивает!
— А как зовут жену Стаса?
— Алёной, — усмехнулась мама. — Только этой красотки сейчас нет, она пошла соседке моей марафет наводить.
— А Стас?
— Стас снег расчищает на заднем дворе. Скоро должен на обед зайти. Вот и увидитесь.
Я по привычке зашла в комнату, в которой всегда останавливалась, когда приезжала, но увидела там женскую сумку, стоявшую на комоде, и вышла.
— Ой, наверное, придётся тебе в дальней маленькой спальне постелить. Стас-то большой мальчик уже, со своей кралей спит! А ты одна, и на диване уместишься.
Мама хлопотала по дому. Я разложила часть вещей на пустующую полку в шкафу, чтобы удобно было находить необходимое, и пошла за мамой на кухню.
Она уже накрыла стол, налив ароматного борща в глубокую тарелку, и подвинула керамическую миску с тушёной картошкой.
— Ешь, доченька! Чтобы всё съела, а то совсем отощала!
Потом окинула меня взглядом, спросив:
— Чёрный платок не носишь уже?
Я провела рукой по волосам: чёрную повязку я надевала на похороны и на другие поминальные дни, но не носила траурную метку постоянно. Мне и без того было нелегко.
— Не ношу, мам.
— Неужто траур кончился? — покачала головой мама. — И полугода не прошло, как…
Мама не договорила. Хлопнула входная дверь, и в дом вошёл мой старший брат, раскрасневшийся после пребывания на морозе.
— Янка!
Я вскочила и порывисто обняла брата, утонув в его медвежьих объятиях.
— Совсем тростиночкой стала, — ущипнул он меня за щеку. — Мам, ты что дочку не кормишь?
— И не говори, Стасик, Янка наша худющая стала, как синичка! Вот и собираюсь откармливать. Мой руки, садись за стол.
Стас выпустил меня и присоединился к трапезе через несколько минут. Кажется, с момента нашей последней встречи брат раздался в плечах ещё шире, отрастил бороду и стал похож на дровосека или лесника.
— Что смотришь на меня,
