глупое положение. Поверь, Марк, Регина будет тебе отличной женой. Вы из одного теста слеплены, из одного круга. Это важно, понимаешь? Один круг, образование, общие интересы!
Мать торопится высказать мне это и задыхается на последнем слове.
– Спокойной ночи, мама, – выхожу из комнаты, не обращая внимания на крики за спиной.
Перебесится, но разговор этот ещё больше убедил меня в мысли: затянувшийся фарс с Региной пора заканчивать.
На следующий день вовремя приехать на работу не получается.
Сначала долго разговариваю с мамой, которая вдруг решила упасть в депрессию, потом меня задерживает её врач и сообщает, что ещё минимум неделю будут ставить капельницы, потом возьмут повторные анализы и уже тогда, на их основании, будет приниматься решение о маминой операции. После вовсе застреваю в гигантской пробке из-за крупной аварии впереди.
У меня есть время подумать. Вдруг всё это – знаки и мне не стоит возвращаться в дом Орловых?
Но разве я могу так поступить, если только благодаря помощи Анфисы Игоревны у мамы есть лекарства? А если будет операция, кто её оплатит, если опять же не Орловы? И санаторий. Нет-нет, исключено. Я вернусь к ним, и буду делать своё дело, на всё наплевав.
Когда появляюсь на месте, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и готовая к выговору, встречаю явно недовольную Анфису Игоревну. Она вернулась? Так рано…
Поджатые губы, хмурые брови и бледность на щеках её не красят, а я пытаюсь извиниться за своё опоздание.
– Ничего страшного, не бери в голову, – Анфиса Игоревна даже улыбается, и я, извинившись, убегаю в домик, чтобы переодеться.
Внутри всё то же самое, что и вчера, но что-то неуловимо изменилось. Словно, пока меня здесь не было, в домике орудовали незнакомцы, трогали немногочисленные вещи, заглядывали в шкаф и под кровать.
Я точно помню, что перед уходом разгладила покрывало, но сейчас уголок его откинут на несколько сантиметров, а простыня слегка измята. Рамка с моей детской фотографией, которую так любит мама (на ней мне семь, я первоклассница и банты на голове больше самой головы) стоит криво.
Вроде бы ерунда, но какая-то нездоровая.
Или у меня глюки?
Может быть, мне мерещится? Вчера я много плакала перед уходом, могла сама измять покрывало и не заметить.
В маленькой кухоньке на столе вижу горку просыпанного сахара, к ней уже примастырился шустрый муравей, и это наводит на мрачные мысли. Смахиваю насекомое, выкидываю в окно, протираю стол.
Вчера он был абсолютно чист – в этом я могу поклясться.
Но кому это всё могло понадобиться?
* * *
Растерянность и тревога быстро улетучиваются, когда приступаю к генеральной уборке гостевого домика. Внутри пыльно, стёкла и зеркала далеки от идеальной чистоты, и я с энтузиазмом принимаюсь за работу.
Лезу на стремянку, снимаю шторы из тончайшего расшитого золотом тюля, меняю бельё, протираю столешницы, вымываю ванную комнату, аккуратнее складываю дрова возле массивного камина. Работы – много, да и сама себе лишнюю придумываю, натирая то, что и без того блестит и сверкает.
В дверь стучат, а после слышу тихий скрип – в домике я больше не одна. Как раз заканчиваю с санузлом, выбегаю в основную комнату и вижу Марка.
Он улыбается, осматривает меня с головы до ног, а я смахиваю со щеки налипшую соринку.
– Привет, – улыбается, аккуратно прикрывая за собой дверь, но входить не торопится. – Я уже говорил, что тебе очень идёт это скромное платьице. Такая очаровательная в нём.
Марк неисправим: делает, что хочет; говорит, о чём думает.
Он стоит, оперевшись спиной на дверь, и рассматривает меня слишком уж пристально, а я понимаю, что немного испачкала юбку, а волосы, собранные в небрежный пучок, растрепались.
Так себе очаровательная красотка, честно признаться.
– Привет, – говорю почему-то шёпотом и на окно кошусь.
А ну как кто-то сейчас нас увидит – шторы-то я сняла.
Да, вчера мы целовались, но об этом можно ещё забыть, если не повторять.
Сейчас, в доме его родителей, пропасть между нами кажется особенно широкой. Вчера я могла обмануть себя и поверить, что Марк – просто красивый парень, которому я понравилась. Здесь же он – Марк Орлов, недосягаемая величина, мальчик с золотой ложкой во рту.
– Не смотри в окно, там никого нет, – в голосе Марка сквозит дерзость и веселье, а я плечами пожимаю. – Я соскучился.
Его слова очень простые, они трогают меня, и я, глупая такая, плыву от них.
– Марк, я…
Марк не даёт завершить фразу и оказывается напротив. Ойкнуть не успеваю, а он обхватывает моё лицо ладонями и снова целует – ещё напористее, чем в первый раз.
От неожиданности распахиваю рот, и влажный язык проникает внутрь, кружит там и задевает неведомые точки, от чего тепло разливается по всему телу.
Опасное тепло, оно кружит голову, разгоняет мурашки по коже, а перед закрытыми глазами плывут огненные узоры.
Марк прикусывает мою нижнюю губу, всасывает её и тихонько рычит. Его пальцы гладят мою кожу, ощущаются везде и нигде одновременно, удерживают от падения.
Кажется, я мну его тёмную футболку. Марк уже давно вторгся ураганом в мою зону комфорта, разрушил её, установил свои правила.
Он не спрашивает ни о чём. Просто приходит и берёт, но дарит в ответ своё тепло, заставляет поверить, что происходящее между нами – не игра, не часть чьего-то хитроумного плана.
– С самого утра об этом мечтал, – говорит Марк, на мгновение прекращая терзать мои губы.
Чёрт-чёрт, я сошла с ума, если позволяю Марку это делать со мной. Не в этом доме, не тогда, когда его родители могут увидеть нас. Или Регина… так, стоп! Регина же!
Изо всех сил отталкиваю Марка, он, будто протрезвев, останавливается, но никуда не отходит. Так и держит моё лицо в ладонях, что-то в глазах высматривает. Не даёт взгляд отвести, смущает.
– Что только что было? Зачем толкаешься?
– Ты действительно не понимаешь? – мне досадно, что Марк не понимает очевидного. – Так ведь нельзя. Твоя мама… мне работать нужно. Если кто-то увидит, меня выгонят с треском и что делать? Я нигде таких денег быстро не заработаю, а мне нужны деньги.
– Марта, ты мечешь бисер не перед теми животными, – с тихой злостью говорит Марк и сжимает пальцами переносицу.
– Так объясни мне! Марк, я устала от загадок, слышишь меня? От намёков, оскорблений, лжи. Твой отец…
– Мой отец? – мрачнеет Марк, но я мотаю головой. – Марта, что ты хотела сказать?
– Ничего, Марк, я не хотела сказать, кроме того, что каждый
