Вышла на крыльцо, да так и замерла от открывающейся красоты.
После проливного дождя вылезла зеленая трава, она была такая яркая и сочная. Огромные суккуленты распустились цветами, чуть вдали виднелись красные скалы и безумно голубое небо. Такой яркий контраст цветов, от которых захватывало дух.
Внедорожника Шона не было видно, Кэндис поняла, что они уехали на дальние выпасы, а она осталась одна в личной собственности Паркеров. Прошлась по дому, разглядывая его содержимое, все довольно старое, наверное, годов семидесятых, в кладовой нашлись макароны и консервированные овощи с мясом.
И вот, справившись с плитой, Кэндис решила приготовить нехитрый обед из макарон и мяса с овощами. Как только все было готово, послышался шум мотора, она вышла на крыльцо, из подъехавшего внедорожника вышел только Лукас, широко ей улыбаясь. Ему нельзя не улыбнуться в ответ, он осматривает Кэндис, быстро подходит и целует в губы. Она отвечает, прижимаясь. Он всего за несколько дней стал для нее таким родным и близким. А еще он постоянно ее смущает своими пошлыми словечками, к которым она, наверное, никогда не привыкнет.
— Как ты, Конфетка?
— Хорошо.
— Не потеряла нас?
— Потеряла, конечно. А где Шон?
— Вон там, смотри.
Кэндис посмотрела вперед, прикрывая глаза ладонью от солнца. Шон ехал верхом на черном жеребце, ведя за собой такого же. В ковбойской шляпе, на джинсах кожаные накладки— чапы. Сквозь вибрирующий от жары воздух она видела, что он без рубахи, мышцы на солнце отливают бронзовым загаром.
Подъехал неспешно, так же не сводя глаз с девушки, а у нее сбилось дыхание, до того он был красивым и мужественным. Сердце забилось чаще, вот только этой ночью он был с ней, любил ее, она кончала на его члене, кричала, а сейчас от одного его взгляда тянуло живот.
— Это платье матери, тебе очень идет.
— Да? Я не знала, извини, что взяла. Но…
Шон ловко спрыгивает с седла, привязывает поводья, подходит. Стоит совсем близко, Кэндис чувствует жар его тела.
— Под ним, я так понимаю, ничего нет?
— Нет, — девушка краснеет, отводит взгляд.
И сколько можно так реагировать на этих мужчин, пора уже привыкнуть к их откровенным взглядам и вопросам. Их снова двое, совсем рядом, рука Лукаса на ее талии, Шон гладит ее по лицу, Кэндис снова готова прямо здесь упасть в пропасть наслаждения и удовольствия вместе с братьями Паркер.
На крыльце рядом с братом стояла девушка, на ней было голубое короткое платье-туника. Шон решил, что это мать приехала их проконтролировать. Но, пришпорив коня и подъехав ближе, он понял, что ему лишь показалось, даже выдохнул с облегчением. Это была Кэндис, она нашла платье их матери, тогда она была моложе, одевалась проще, была живая и веселая.
Он прекрасно помнит те времена, когда они всей семьей жили иногда в этом домике и были счастливы. Наверное, для детей любой момент, проведенный вместе с родителями — это счастье.
Шон обожал свою мать, он преклонялся перед своей семьей, считая, что именно семья — вот главное, что должно быть в жизни каждого. Это опора, поддержка, пока эта опора не пошатнулась, и его ценности не рухнули в один миг. Ему было семнадцать, достаточно взрослый, чтобы понять и принять многое. Он не понял, не принял.
У отца был роман, много лет, с женщиной из городка. Говорят, что она даже родила от него ребенка. И спокойно жила, принимая у себя чужого мужа. После раскрытия всей истории, десять лет назад она уехала из города. Шон не хотел и не собирался понимать мотивы той женщины, он ничего не хотел знать, чтобы не разочароваться еще больше.
Мать узнала первой, кто-то сказал. Хотя странно, что не сказали и не донесли раньше, все знали чету Эмили и Тома Паркеров. Мать сразу стала другой, замкнулась, похудела, больше не было смеха в ее глазах, поездок, дружных семейных вечеров.
Она простила отца, а старший сын нет. Он помнит ту боль в глазах своей матери, это для всех она железная Эмили Паркер, именно такой она тогда стала. Беспринципной, категоричной, жесткой, даже жестокой. Он видел, как она сломалась, видел ее боль и слабость лишь однажды. Шон уважал ее, восхищался силой и хваткой, но указывать себе и лезть в свою жизнь он не позволит даже родной матери.
Шон не мог понять своего отца, его обман, скрываемый годами. Как можно было быть с семьей, говорить в глаза, как ты любишь и ценишь ее, и в тоже время обманывать, предавать, лгать. Он обманывал мать, своих сыновей, ту женщину, наверняка давая ей надежду, предавал того ребенка.
Шон не стал разбираться и слушать его объяснения, он просто перестал замечать и уважать своего отца. Тот много раз пытался с ним поговорить, но Шон ничего не хотел слушать и слышать, он предал их — это главное.
А Эмили словно с цепи сорвалась, она простила, но не забыла ничего. Она создавала видимость, иллюзию семьи, для всех это было именно так. Устои, традиции юга Техаса нельзя нарушать. Мать ничего не забыла даже с годами. Нельзя забыть того, кто тебя предал.
Шон усмехнулся и снова посмотрел на Кэндис: такая открытая, нежная, он бы не хотел, чтобы ее кто-то сломал, пусть она останется такой всегда.
Они сидели за столом, с аппетитом уплетали макароны, что приготовила девушка. Лукас травил байки про загонщиков, Кэндис смеялась до слез, иногда поглядывая на него. Солнечные лучи, падающие через окно, путались в ее растрепанных волосах, отливающих золотом. Она поджимала обе ноги под себя, Шон вспомнил, что они привезли ее в одном халате, резко встал и вышел.
— Что с ним?
— Шон — это Шон, не обращай внимания. Но он славный парень, поверь.
— Я верю, но иногда не понимаю его и боюсь.
— Он тебя не тронет, это точно.
— Я боюсь тех мыслей, что у него в голове, он иногда так смотрит, что мурашки бегут по коже, словно прожигает насквозь. Я думаю, что он плохого обо мне мнения.
— Вот это точно глупости, малышка. Эй, Конфетка, посмотри на меня, — Лукас двигается ближе, Кэндис смотри в его яркие синие глаза, как он рукой смахивает челку на бок. — Никто, ни я, ни Шон не думаем о тебе плохо. Ты невероятная, ты удивительная девушка, я таких, как ты, не встречал точно. Такая нежная, милая, но в тоже время в тебе такой жаркий огонь, что, кажется, я сам горю рядом.
Кэндис улыбается,
