прямо на первом этаже возле поста охраны.
— Мамуль, привет, — улыбается ей Семён. — Сразу говорю, у нас все хорошо.
— Да как же хорошо! — восклицает она. — Мне тетя Маша уборщица позвонила. Сказала, что в кабинете Тихомирова погром. Разбиты стулья, стекла в шкафах, алкоголь разлит. А Назима выбежала из приёмной, будто за ней волки гнались, и с тобой уехала.
— Вот тетя Маша, — цокает языком Семён. — Разведка такой кадр потеряла.
— Это мой личный состав! — властно взмахивает рукой Анна Ивановна, прерывая сына.
— Ну тогда принимай пополнение состава, — улыбается он ей и, приобняв за плечи, выталкивает перед собой Марику. — Мам, познакомься, эта девушка — моя жена.
— Что? — глаза и рот у Анны Ивановны распахивается синхронно.
— Здравствуйте, — благонравно здоровается Марика и протягивает свекрови йогуртницу. — А это вам.
— Привет, — кивает Семён вышедшему из своей будки охраннику и понижает голос. — Мам, может мы уже в квартиру поднимемся. Или всем расскажем, что у нас в семье происходит?
— Да, конечно! — спохватывается женщина и, хмуро поглядывая на каждого из нашей троицы по очереди, спешит к лифтам.
Видимо, времени движения лифта ей хватает, чтобы справиться с эмоциями. Потому что когда мы входим в квартиру, она решительно и бескомпромиссно разгоняет нас по разным комнатам. Марику с Семёном на кухню, оставляя их новости на десерт, а меня заводит в гостиную и прикрывает дверь.
— Ну? — внимательно оглядывает мое лицо. — Я желаю услышать официальную версию произошедших событий и опухших глаз.
Помедлив с минуту, начинаю рассказывать. Это даётся непросто. Я все время пытаюсь подобрать тактичные формулировки. И когда дохожу до странной реакции Тихомирова на платежку, вижу, как Анна Ивановна на мгновение прикрывает глаза и тяжело сглатывает. Замолкаю.
— Померла, все таки… — заключает она хрипло.
— Кто? — Спрашиваю осторожно и ощущаю, как по рукам разбегаются холодные мурашки.
— Мать Кости, — Анна Ивановна впервые позволяет себе назвать начальника по имени и присаживается на диван. — Значит, если две недели прошло, то и не проводит ее… — качает головой, зависая взглядом в одной точке.
— Почему ему не сообщили? — я подхожу к дивану и присаживаюсь рядом с женщиной, чувствуя, как начинает сосать под ложечкой.
— А не общались они, — пожимает плечами женщина. — Подробности Тихомиров сам тебе расскажет, если захочет. Десять лет назад он последний раз ездил в родной город. Мы только работать с ним вместе начали, а когда вернулся, попросил меня покрестить его.
— Вы — крестная Константина? — удивляюсь.
— Да, — чуть дёргаются уголки ее губ. — Два сына у меня перед Богом. Константин мне тогда Семку доучить в институте помог. Без мужа я бы не потянула. Как тут откажешь?
— Он уволил Семена, — говорю шёпотом. — Подумал, что мы встречаемся. Кричал, телефон мой разбил, — обхватываю себя за плечи. — И целовал…
— Ясно, — она неожиданно притягивает меня к себе и обнимает. — С Семёном — это ерунда. Остынет. Ты не думай, девочка. Костя не плохой. И обидеть тебя не хотел, просто брошенным себя снова почувствовал. Больно ему было. Я ведь видела, что ты в душу ему запала, но почему-то решила, что с Сёмой тебе попроще будет. Всякие вам поводы для общения создавала. Дура старая…
— Вы не старая! — спохватываюсь, отстраняясь. — И не дура, — добавляю серьезно. — У вас замечательный сын.
— Это то хорошо, — кивает она. — Да только Константину теперь даже поехать некуда, — заканчивает расстроено. Оборачивается, хватая со стеклянного столика телефон. — Сильно пьяный был?
— Ну так себе… — отвечаю честно.
— Иди на кухню, — кивает она мне на дверь. Сообрази нам чай. — Мне позвонить нужно.
__
Ухожу, прикрывая за собой дверь. Делаю несколько шагов и неловко останавливаюсь в коридоре.
Ребята тихо перешептываются, стоя возле окна и держась за руки. Семён рисует какие-то узоры по голому животу Марики. Он немного виден из-под короткого топа. Обнимаются, целуются…
Чувствуя себя лишней, перевожу взгляд на входную дверь. Может быть, просто тихо уйти? Но сил остаться одной сейчас нет. Какая же ты жалкая, Назима! Прям самой себя треснуть хочется!
— Назима, заходи, не стесняйся, — замечает меня Марика и, шутливо шикая, отбивает руки Семена.
— Анна Ивановна попросила чай приготовить, — говорю, смущаясь. — Она скоро к вам придёт.
— Все хорошо? — интересуется Семён. — Ты поговорила с Константином?
— Нет, — отрицательно качаю головой. — Не уверена, что он хочет меня слышать…
— Я хочу есть, — резко меняет тему разговора Марика. — Давай уже, хватит вести себя, как в гостях, — подталкивает Семена к холодильнику.
После появления на столе продуктов, атмосфера действительно разряжается. Мы успеваем нарезать бутерброды, приготовить закуски и даже отыскать в верхнем ящичке кухонного гарнитура шикарный склад из коробок шоколадных конфет. У каждого уважающего себя секретаря должен быть такой. Жарко споря, какую открыть первой, не сразу замечаем, как на кухню входит Анна Ивановна.
— О, запрещенку нашли, — притворно-скорбно вздыхает она. — Все открывайте, раз у нас повод. Завтра буду вас ненавидеть.
Она берет со стола коробку зефира и ловко снимает с неё обертку. Марика с Семёном ищут в птичьем молоке «желтые», отковыривая края. Я ставлю на стол чашки и чайник.
— Вы поговорили? — Спрашиваю шёпотом Анну Ивановну.
— Константин сейчас в аэропорту. Через час у него самолёт в Новосибирск. Он просил тебя не увольняться, пока он не прилетит. Сказал, что знает, кому тебя посоветовать в качестве сотрудника, — рапортует мне коллега.
— Это все? — закусывая губу, чувствую, как садиться голос. — И когда он вернётся? Он что-нибудь ещё сказал?
— Как закончит там дела, — отвечает Анна Ивановна и, видя, что в моих глазах снова стоят слёзы, резко добавляет. — Слёзы подбери. Мужик, если ему женщина нужна, в лепешку разобьётся. Мир перевернёт. Константин уже в том возрасте, когда ему ни в коем случае нельзя делать поблажки и попустительствовать. Виноват — пусть думает, разгребает, исправляет. Но не забывает, что в Москве пять миллионов мужиков. И ждать, пока он занимается самобичеванием, никто не будет.
— Я понимаю, — вздыхая, качаю головой. — Вы правы. Только мне не нужны мужчины. И, наверное, хорошо, что так с Константином вышло…
— Нет,
