— Ваш заказ, мадам, — вошел в спальню Леонид, держа в руках тарелку.
— Что это?
— Вареники с вишней.
— Правда? — рассмеялась Таня. — Где ты их взял? — Она уже и забыла, что говорила про вареники. Сейчас она хотела только одного — спать.
— Где взял, там уже нету, — усмехнулся муж и подложил под спину Татьяны вторую подушку. — Ешь, они уже остыли, не горячие.
— Со смета — а–аной, — протянула Таня с улыбкой.
— Конечно.
— Сейчас как аллергия какая‑нибудь высыпет.
— Один раз можно. — Поставил ей на колени тарелку и принялся убирать детские вещи. Сунул в ящик тумбочки крем и присыпку, отнес в ванную мокрые полотенца.
Татьяна начала есть. Кисло — сладкая вишня взорвалась на языке ярким вкусом. Только… Странный вкус… Запах… Лаврового листа!
— Лёня, а почему лаврушкой пахнет? Ты что вареники с лаврушкой сварил?
— Ну, да.
Таня рассмеялась.
— Зачем? — смеялась она и не могла остановиться. — Они же с ягодами.
— А я откуда знал? Блин. Невкусно теперь? Ну не ешь.
— Нет, вкусно. Вкусно, — убеждала она, приложив руку к щеке ладонью наружу и чувствуя, как подступают горячие слезы. — Иди ко мне, — протянула руку, подзывая Лёню к себе. Когда он опустился рядом с ней на кровать, она поставила тарелку на прикроватный столик и крепко обняла мужа за плечи. Так горели от слез глаза, и внутри все горело. — Вкусно! — запальчиво говорила. — Таких вкусных вареников я никогда не ела! Лёнечка мой, как я тебя люблю! — Она схватила его за лицо и стала целовать щеки, губы. Утыкалась мокрым лицом в его крепкую шею и снова порывисто целовала.
Лёня, наконец, стиснул ее крепко. Крепче и сильнее, чем обычно, невольно лишая возможности шевелиться, и понял: именно этого ему недоставало. Его миру все это время отчаянно не хватало самых нужных и важных слов. Что Танюша любит его. Сердце сжалось нежностью и чем‑то таким, что словами не передать, не высказать.
— И я тебя люблю, моя дорогая.
Так немного высокопарно звучали его слово, но так торжественно и искренне. Таня улыбнулась и вздохнула. Он погладил ее волосы, переместил руки, аккуратно и удобно обняв за плечи. Свою жену. Усталую, заплаканную, немного растрепанную. Но самую желанную. Самую красивую.
* * *
— Ванюша, ну, иди сюда, иди. Ай, ты мой красавец, иди к бабушке. Ну, иди… Нет? Шкодник ты маленький, вот шкодник.
— Ага, все мое ношу с собой, — посмеялся Денис, глядя, как сынишка, делая первые нетвердые шаги, тащит за собой любимую мягкую игрушку. Запнувшись о лапу медведя, малыш упал, но не заплакал, лишь издал недовольный звук и, уперевшись ручками в пол, стал снова подниматься на ножки. Он сделал несколько шагов, потом развернулся, будто что‑то забыл, присел на пол и постучал по нему ладошкой, выражая свое недовольство.
— Правильно, — усмехнулся отец, — наказать всех.
— Денис, у твоего сына железная психика, — сказала Наталья.
— Нет, — возразил Шаурин, — железная психика у моей жены, потому что я, например, не могу спокойно смотреть, как мой сын падает.
— Все падают, — вставила свое слово Юля. — Все падают, прежде чем научиться твердо стоять на ногах.
В окно сыпал снег, стуча по стеклу песочным шуршанием. А в доме на Поселковой было тепло. В камине потрескивали поленья. В столовой на столе еще горели рождественские свечи. Новогодняя елка сверкала яркими игрушками.
— Ванечка, иди сюда, — вновь позвала его Наталья, отвлекая от мишуры на елке.
— Ваня, — позвал Сергей Владимирович, и малыш тут же ринулся к нему, протянув ручки.
— Да ты посмотри на него, — усмехнулась Наталья.
Монахов довольно и гордо прижал внука к себе.
— Бабий пастух у нас растет. Да, Ванька?
Всеобщий негромкий смех заполнил комнату. Татьяна томно усмехнулась и посмотрела на своих девочек.
Настя играла с сестренками на пушистом ковре и выглядела абсолютно счастливой. Таня от души надеялась, что это так и есть. Сколько раз ей самой довелось упасть, прежде чем она твердо встала на ноги.
Сейчас она сидела на диване, тепло прижималась к Лёнькиному боку и была счастлива тем счастьем, которое не требует душевных усилий.
Потому что оно — настоящее.
