для человека четырнадцати лет от роду?
Герман не сразу сообразил, что произошло. Отошёл на минуту по нужде, а когда вернулся, Ярина сидела с красным лицом, слезящимися глазами и быстро-быстро закидывала в рот содержимое пиалы. Одного вида было бы достаточно, чтобы остановить происходящее, но он откровенно ступил, решил не подавать виду. Зря! Лишь спустя полтарелки взгляд случайно опустился на пустые ёмкости для дополнительных ингредиентов.
— Ты всё добавила в суп? — уточнил он на всякий случай. Одного соуса шрирача хватит, чтобы спалить желудок ребёнка, а здесь слизистую шлифанули уксусом и перцем чили. Грёбаный ад!
— Да. — Ярина кивнула, громко икнула, закрывая рот ладонью. — Не оставлять же…
Твою ты душу! «Не оставлять же»! Последствия детского дома. Герман прожил в социальном учреждении меньше двух недель, к нему ежедневно приходила Нина, но он отчётливо помнил чувство голода. Иррациональное, ничем необъяснимое, постоянное. Кормили щедро, порции давали настолько большие, что Герка не всегда мог справиться, несмотря на стойкую привычку доедать всё, что перепало — последствия полуголодного существования. И всё же между приёмами пищи, как бы не объелся, смертельно хотелось есть, а выклянчить крошечный кусочек хлеба было невозможно — режим. В ту пору Герка, не думая, вылил бы себе уксус прямо в рот, заел шрирача, зажевал чили с имбирём — с собой не заберёшь, нечего добру пропадать!..
Вьетнамская кухня не прошла бесследно, подрастающий организм отказался переваривать уксус с чесноком вперемешку с рыбным соусом. Они едва успели заскочить в уборную, Герман не сообразил, что ворвался в дверь с изображением дамы на табличке. Одной рукой держал брыкающуюся, выворачивающую содержимое желудка Ярину, второй вызванивал Нину.
Потом был медицинский пункт аэропорта, карета скорой помощи, сутки в больнице, беседы с врачами. Странный диалог с Ниной.
— Почему она отпихивала тебя? — озадаченно проговорила Нина, сидя в гостиничном номере, куда приехали сразу после больницы. — Там, в туалете?
Герман не сразу понял, о чём ему говорят. Да, ему пришлось держать Ярину — ту колотило, как в лихорадке, она хаотично водила руками, будто не ориентировалась в пространстве. Ярина — девушка. Уж какая-никакая, но девушка. Юная, почти ребёнок, но ведь девушка, чёрт возьми! Естественно, она пыталась оттолкнуть постороннего человека, предпочитая сломать нос об унитаз, а не терпеть унижение. Герман решил по-своему. Достаточно пищевого отравления, травмы точно не нужны.
— Ты не думаешь, что ей могли навредить… в детском доме?
— Я не психолог — разбираться в таких вещах, — отмахнулся тогда Герман, внутренне похолодев от предположения Нины.
По прошествии времени выяснилось, что Нина ошиблась. Никакого негативного опыта у Ярины не было. С детским домом, если уместно подобное словосочетание, ей повезло. Ни драк, ни насилия, ни «дедовщины», ничего, что порой показывают в студящих кровь репортажах. Обычные девчонки и мальчишки, с простыми конфликтами, желаниями. Персонал, выполняющий свою работу.
Психологи дружно сошлись на том, что у Ярины здоровая психика, а умственное развитие соответствует возрасту. К физическому здоровью тоже вопросов не возникло, Ярина болела редко, за пять лет пару раз насморк проскочил.
Основной проблемой стала адаптация к новым условиям жизни, окружению, школьной программе, которую Ярина откровенно не тянула. Директор школы лишь разводил руками, не зная, как достичь недосягаемого, подступиться к неожиданной задачке — как новой ученице догнать знания одноклассников, убежавших вперёд за счёт усиленной программы. Сошлись на оставлении на второй год и домашнем обучении под руководством педагогов школы — так шансы на сносную успеваемость увеличивались в разы.
Герман мог представить тот путь, который прошла Ярина от четырнадцатилетней детдомовки до девушки, поступившей на бюджетное отделение ветеринарной академии. Вряд ли она изменилась внутренне, но внешне это был другой человек. Она умела держать осанку и столовые приборы, выучила почти с нуля английский язык, исправила речь, вытравив диалект, местечковые слова и выражения, откорректировала произношение. Когда-то он шёл почти той же дорогой.
Нина оставалась на кухне, продолжая причитать и упрекать Германа. Он был сотни раз с ней согласен, но как, чёрт возьми, он должен был поступить?
Сказать Ярине: «Прости»? Вернуться к базовым настройкам? Он человек, со своими чувствами, желаниями, страстями, невозможно велеть себе перестать чувствовать. Должен, но не сможет. А Ярина? Что почувствует она, откажись он от всего, что произошло и сегодняшней ночью, и накануне? Если она отступит, передумает, откажется — он безропотно примет свою участь, нет — значит, нет. Пусть весь мир катится к чертям, там ему самое место, Герман не откажется от своего синеглазого сокровища.
Ярина появилась незаметно — присутствующие скорее почувствовали ее, чем увидели. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять — она слышала разговор, если не весь, то последнюю часть. «Самое вкусное», то есть место, где девятнадцатилетняя девственница, не умеющая толком целоваться, цинично соблазнила тридцатитрёхлетнего мужика.
Нина в упор посмотрела на воспитанницу. Ни любви, ни ненависти, ни равнодушия, ни интереса в этом взгляде не было, лишь вопрос: «За что?», который Ярина вряд ли сумела прочитать. Герман оглядел вошедшую. Не расчёсанные, наспех убранные волосы, дурацкий розовый халат с изображением очумевшего кота, босиком.
— Я поеду домой, — кашлянув, выдавила из себя Нина, ударив по столешнице ногтями — жест крайнего недовольства. Не только Герман был в курсе этой особенности приёмной матери.
— Ярина, — вдруг обратилась она, проходя мимо воспитанницы. — Послушай меня, не совершай то, о чём будешь жалеть. Подумай о своей жизни. — Она нарочито подчеркнула «своей». — Ты молодая девушка, сейчас тебе кажется, что ради любви можно совершить всё что угодно, пойти на любую крайность, но это не так. То, что происходит — не любовь. За любовь не должно быть стыдно. Подумай.
Ярина кивнула Нине, настороженно посмотрела на Германа, двинулась вглубь кухни, обходя стоявших рядом мать и сына. Стало видно, каким усилием держатся прямо плечи, а руки не ходят ходуном, как в лихорадке. Звякнула о фарфор ложка, загудела кофемашина, нарушая повисшую, тяжёлую тишину. Герман смотрел на застывшую фигурку, розовые пятки, тонкие щиколотки, стройные ноги, розовую ткань, заканчивающуюся на середине бёдер, напряжённые плечи, шею, всклокоченные, кое-как собранные волосы.
Не выдержал, подошёл, встал рядом, делясь уверенностью. Дал понять — он на её стороне, всегда, везде, во всём. Ярина обернулась, отставила в сторону чашку с кофе, резко, надрывно выдохнула.
— Я не знала его, — выдавила она из себя. Кого именно не стоило уточнять. Его. — Не знала… отца. — Слово прозвучало вязко, глухо. — Ничего не знала о нём.
Нина вскинулась: очевидно, они никогда не разговаривали с Яриной о Дмитрии Глубоком. Психологи настоятельно рекомендовали ждать,
