— Заглохни, Киреев! — вступаюсь за Милу. Знаю, что она в такие моменты не способна произнести ни слова.
— Чего тебе от меня надо? — Мила пытается казаться сильной, но я вижу, как её подбородок дрожит от подступающих к горлу слёз.
Не нужно большого таланта, чтобы обидеть человека, и Киреев в очередной раз это доказывает.
— Ой-ой-ой, наш Винни-Пух голос подаёт! — не унимается подонок, получая явное удовольствие от страданий девчонки. — Давай скажи ещё, что папочке пожалуешься!
— Да какому папочке, Андрюх? — гнусавит один из приближённых Киреева. — Ясно же, как божий день, что наша Милочка — гадкий лебедь семьи Турчиных. Посмотри на неё! Её ж ни на одно светское мероприятие отец с собой не берёт. Стесняется. Прячет от глаз нормальных людей.
— Напугать до смерти боится!
— Ага! — беснуются парни. — Ватрушка, ты уже спросила своих, в кого уродилась такая жирная и лохматая?
— Хватит! — Не в силах больше выдерживать издевательства над подругой, я срываюсь с места. — Лучше сами разузнайте, в кого вы такие тупые и чёрствые!
Киреев взмахивает раскрытой ладонью, приказывая своим верным псам заткнуться, а сам со скучающим видом смотрит на меня. На его смазливой роже расцветает безжалостная улыбка, стоит ему заметить бордовую паутинку из корост на моих коленях. Дурацкий дресс-код лицея запрещает девушкам носить брюки, а поистине летняя погода в конце мая вынудила отказаться от колготок.
— А ты, Лапина, не такая и дура! — язвительно щурится Киреев. — У самой ни кожи, ни рожи, так нашла себе в подружки ещё более уродливый экземпляр? Думаешь сыграть на контрасте? Тогда, конечно. — Придурок бросает недоеденный пирожок Миле под нос. — Продолжай, Тася, откармливать Пятачка!
В ушах шумит от человеческой жестокости и глухих всхлипов Турчиной. Я искренне недоумеваю, какой кайф люди находят в унижении более слабых. Суетливо озираюсь, надеясь найти что-нибудь потяжелее и со всей дури заехать по смазливой роже паренька, но как назло, ничего дельного под руку не попадается. Хотя…
— У меня для тебя, Киреев, отвратительная новость: ты неизлечим!
Делаю вид, что хочу уйти: хватаю с пола рюкзак и, водрузив его на стол, запихиваю внутрь свою котлету в тесте, а потом пытаюсь застегнуть молнию, точнее, бесцельно дёргаю бегунок, а сама достаю из бокового кармана маленький флакон с антистатиком, который уже второй месяц валяется там без дела по рекомендации мамы.
— Чего? — морщится парень и начинает ржать с новой силой.
— Идиотизм не лечится, ты не знал? — Жестом поторапливаю Турчину встать на ноги. — А тебе, мудак, с этим жить!
Мила испуганно поднимается и разумно отходит. Киреев же, напротив, скривившись, делает шаг ко мне: разрешить какой-то там девчонке оскорблять себя на виду у друзей для него непозволительная роскошь.
— Совсем страх потеряла, Лапина? — выплёвывает прямо в лицо.
— Страх? — Мило улыбаюсь и резко подношу флакон к мерзкой роже парня. — Дрожат от страха только тараканы при виде тапки.
Не задумываясь жму, распыляя вонючий аэрозоль прямо в глаза Кирееву, и пока тот воет не своим голосом, а его дружки пытаются сообразить, что случилось, хватаю Турчину под локоть и тащу её за собой со всех ног.
— Тася, ты совсем с ума сошла?! — запыхавшись, причитает Мила. — Это же преступление! В лучшем случае — отчисление! Понимаешь?
— Осталось учиться три дня, — пожимаю плечами, а саму всю колотит от зашкаливающего адреналина в крови. — Тоже мне, проблема!
— Проблемы начнутся, когда до директора дойдёт!
— Пусть родителей моих в школу вызывает! — нервно смеюсь. — Может, мама наконец вспомнит о моём существовании.
— И всё же, — волнуется Мила, — так нельзя!
На всех парах мы врываемся в уборную для девочек напротив учительской — это единственное место в школе со шпингалетом на двери, куда парням вход строго воспрещён.
— А терпеть вечные нападки этого урода можно? — Врубаю на полную мощность холодную воду и, смочив ладони, прикладываю их к горящим щекам.
— Что мне остаётся? — Мила взволнованно ходит от окна к умывальнику и обратно.
— Как минимум рассказать об издевательствах Киреева и его своры отцу или нашей классной!
— Я не ябеда, Тася! — с укором бросает подруга, а я замираю: глупое слово из детства острым лезвием проходится по натянутым нервам.
— Что за пунктик у вас с Аром на ябедах? Детский сад, честное слово!
Мила порывается ответить, но тут же, прикусив язык, отворачивается от меня.
— Ты дура, Турчина! — бросаю в сердцах, а сама подхожу к подруге и крепко обнимаю её за плечи. — Никто не заставляет тебя ябедничать, если это настолько претит твоему воспитанию, Мил, но нет ничего постыдного в том, чтобы попросить о помощи.
— И это говорит мне человек, покорно выполняющий идиотские требования Арика, вместо того, чтобы попросить денег у отчима? — Мила наигранно вырывается из моих объятий.
— Дело не в деньгах, — качаю головой, мыслями уносясь далеко от школьных будней. — Я уже и сама хочу докопаться до истины.
— И как? Успешно? — Турчина наконец выдыхает и понемногу приходит в себя.
Мы запираем дверь на засов и садимся на подоконник. Я смотрю, как за окном бегают пятиклассники, наслаждаясь майским теплом. А Мила не сводит с меня глаз.
— Нет, — пожимаю плечами. — Пусто!
Уже целую неделю моя жизнь стоит на паузе: Турчин не отравляет её своим присутствием, а Гера даже не думает возвращаться домой. Мои попытки ещё раз поговорить с Вадимом упираются в его вечную занятость, а мама всё больше вживается в уже знакомую мне равнодушную роль вынужденной соседки. За эти семь дней я ни на сантиметр не приблизилась к цели, и, если честно, всё это безумно меня раздражает.
— Я говорила с отцом. — Мила взволнованно теребит лямку рюкзака. — Много раз. Но у него на всё один ответ: учись самостоятельно решать свои проблемы. Мама советует не обращать внимания на Киреева. А Ар… Он последние недели сам не свой… Постоянно где-то пропадает. А стоит мне с ним заговорить…
Мила поджимает губы и опускает взгляд.
— В общем, не важно… Сколько себя помню, Арика всегда бесило, если я начинала жаловаться. Ты правильно сказала: пунктик.
— Турчин несколько раз называл меня ябедой. — Воспоминания об этом отчего-то вихрем проносятся перед глазами.
— Знаю, — неосознанно роняет Мила и встревоженно прикрывает рот. — Прости! Я не хотела тебе говорить!
— О чем?
— Ару не по вкусу, что мы дружим.
— Тоже мне, новость! — раздражённо хмыкаю. — А вообще, можешь передать своему братцу, что мне не по вкусу он сам!
И, вроде, мне должно быть всё равно, но отчего-то обида липкой патокой сковывает мысли. Не желая и дальше говорить о Турчине, резко спрыгиваю с подоконника.
— Пошли уже, а то скоро насквозь пропитаемся туалетным духом!
— Ладно, — соглашается Мила и, прислушиваясь к каждому шороху, крадётся к выходу.
— Ар называет тебя ябедой и лгуньей, — бормочет она между делом.
Понимаю, что таким образом Камилла борется с собственными страхами и отвлекает себя от мыслей о Кирееве, но ее слова задевают меня за живое.
— А Арик не удосужился объяснить, почему? — повышаю голос, напрочь позабыв о нависшей над нами угрозе.
— Не кричи, пожалуйста! — шикает Мила, а потом добавляет: — Нет, ты же знаешь Ара: он никогда ничего не объясняет. И вообще говорит, что не моё дело. Но знаешь, Тася, даю голову на отсечение: это не просто слова. Там что-то глубже.
— Отлично! — Настежь распахиваю дверь и смело вылетаю в коридор. Предположение Милы сродни удару ножом в спину.
— Облить человека дерьмом с ног до головы и ни черта не объяснить — это так в духе твоего братца! — ядовито шиплю и, не дожидаясь Турчиной, спешу по пустому коридору к лестнице.
Звонок прозвенел минут десять назад, а значит, ещё не поздно заявиться на урок алгебры.
— Не начинай, Тась! — шелестит в спину так называемая подруга. — Ар никогда и никого не обвиняет просто так!
