хочется бить по полу руками и ногами, но это для малолеток, я к зеркалу после такого позора не подойду.
Сестренка…
Никакая она не сестренка мне!
Сестренка – это когда от мамы с папой!
А я…
Но у меня же, получается, папа-то общий…
Надолго ли…
Он будет любить сестренку. Она маленькая, миленькая – вон он как улыбался, пока про неё говорил. Она родная ему, в конце концов. А я? А я?!!
– Антоха! Ну, сколько можно!
От звучания моего голоса Антоний только сильнее забивается под одеяло и накрывается сверху подушкой. А ведь я уже третий раз захожу, чтобы поднять его с постели. Уже все дозволимые сроки подъема мы провалялись. Остались только «пипец, опаздываем, будем запрыгивать в вагон на ходу».
– Не хочу-у-у, – хнычет он и даже имеет дерзость отмахиваться от меня и руками, и ногами, – не хочу, не хочу, не хочу…
– Ага, понимаю, пять утра – это охренеть как рано для подъема, но мы обещали приехать и посмотреть квартиру.
– Это ты обеща-а-а-ал!
– Ну, хватит!
Моя жестокая расправа начинается со сдернутого одеяла. Лишенный его теплой защиты Антон скукоживается в комок и вцепляется в подушку клещом. Битва за неё занимает еще пять минут бесценного времени.
– А-а-а…
Оказавшись закинутым на плечо Антон проявляет просто удивительный бойцовский дух для человека, который неделю назад двух слов в кабинете психолога сказать не хотел. Молотит меня по спине кулачонками.
– Антоний, больно же!
Удары у моего патриция не сильные, но кулаки-то острые. Он в принципе может просто пальцами под ребра надавить, уже будет болевой прием. Спохватившись, что занесло его, Антон все-таки утихает, но пыхтит всю дорогу до ванной комнаты. А когда я зачерпываю горсть холодной воды под краном и прохожусь ладонью по кислой физиономии сына – почти взрывается.
– Я сам могу умыться!
– Дерзай, – я задираю руки к потолку, – только живее. И зубы почистить не забудь.
– Забуду, – мстительно бурчит Антон, отворачиваясь к зеркалу.
– Ну, значит, после просмотра квартиры заглянем к стоматологу, что ли!
Вижу, как передергиваются неприязненно плечики сына. Стоматологов он натурально ненавидит, иногда кажется – проще его к ним спящим доставлять.
Я побеждаю, но… Это в принципе спорно. Жужжание электрической зубной щетки доносится из ванной, только когда я дверь этой самой ванной закрываю.
Выходит Антоний недовольный своим поражением, дышит на меня мятным духом пасты с отчетливым желанием испепелить.
– Одеться помочь? – поддеваю я, указывая подбородком на стул с уже подготовленной одеждой.
– Я сам! – он шипит сквозь зубы, обиженный мой котище. Была бы шерсть на загривке – раздулся бы в огромный шар и не сдуваясь вот так бы и оделся, резкими рваными движениями.
– Все, погнали, завтракать в поезде будем.
И снова действие и противодействие. Я подталкиваю Антона к дверям, он – едва волочет ноги. А у самых дверей и вовсе вырывается и уносится в свою комнату, громко хлопая дверью.
– Антон, – окликаю я сына, – мы вчера говорили. Не получится просто саботировать. Так просто нельзя. Ты ведь сам хотел со мной поехать. Мы можем еще позвонить бабушке.
– Да иду я, иду.
Мрачный Антон открывает дверь звучным пинком. Ничего почти не изменилось – та же футболка в полоску, те же же джинсы на его кузнечьих коленках. Только сверток в руках появился – что-то громоздкое, угловатое, завернутое в голубую Антохину ветровку.
– Это что?
– Надо, – Антон зыркает на меня исподлобья, – это мамино.
Мамино. Что ж, уже утешенье. Вера была консерватором в плане игрушек, и точно не завещала сыну коллекцию ножей. Конечно, были среди её вещей, оставшихся у Антона, и те, которые нельзя было назвать игрушками, но… Опасных точно не было.
Я бросаю взгляд на часы и раздраженно кривлюсь.
Чтобы успеть на ближайший Сапсан, мне срочно нужно освоить телепортацию. А в распоряжении только машина.
В машине Антоний молчит. Драматично сидит, драматично обнимает свой сверток, совершенно душераздирающе смотрит в окно. Во время посадки так скорбно смотрит на поезд, будто это прямой рейс в преисподнюю.
– Надо было все-таки оставить тебя с бабушкой, – вздыхаю, и тут же получаю косой обвиняющий взгляд из-под светлой челки. И в руку мою Антон тут же вцепляется клещом. Будто боится, что я прямо сейчас буду реализовывать свою мысль.
Ох, черт.
Пожалуй, “будто” тут совершенно неуместно. Кажется, именно этого Антон и боится. Что уеду в Питер, встречу там дочку и не вернусь за ним.
– Ну-ка иди сюда.
Подхватываю его под колени.
Антон инстинктивно хватается за мою шею, а потом напуганно округляет глаза.
– Я сам могу…
– Можешь, – соглашаюсь, перехватывая его чуть поудобнее, – но ты же не можешь запретить мне брать тебя на руки. Я же твой папа. У меня, между прочим, тоже права есть. По родительскому кодексу Российской Федерации.
Тоха держит меня, пожалуй, слишком крепко, хрень эта – у него под курткой острым углом царапает мне межреберье, да и в коридоре вагонном не сказать чтоб уж было очень просторно во время посадки.
Но я молодец – я справляюсь с миссией. Добираюсь до наших мест, падаю на свое кресло, не ссаживая Антона. Он неловко елозит у меня на коленях – очевидно, слезать ему не очень хочется. Хоть и “я взрослый, мне не солидно”.
– Сиди, если удобно, – ворчу, чуть крепче его обнимая, – согреешь мои старые кости.
– Пфы, – смешок все-таки продирается наружу сквозь весь Антохин унылый скептицизм, – ты не старый совсем.
– Древний совсем. На труху разваливаюсь, – жалуюсь я и пытаюсь нащупать ревматизм, – хотя мне нравится твой настрой. Рассказывай об этом каждой встречной тете. Может, какая-нибудь послушает тебя и сжалится надо мной?
– Пфы, – на этот раз Антоний фыркает с презрением. Мелкий мой балбес!
Снова ерзает.
– Па…
Голос звучит как-то ну очень странно. И неприязненно, и с интересом..
– Ты б поспал, братец, – советую я, – ты же наверняка не выспался.
“Выспался, фи! – снова презрительно морщится этот упрямый нос: Сон – это для слабаков!”
– Поспи, – повторяю я, – впереди у нас долгий день. И если так задуматься – это наше первое путешествие.
– Ага, – Антон болезненно кривится, – к Кате этой… Ты обещал, что съездим на море.
– Чтоб ты понимал, море в Питере тоже есть, – замечаю я и щелкаю сына по носу, – и что за тон? Разве она тебе на хвост наступила?
Она – вместо Холеры на язык ложится неохотно, но все-таки. Для меня это прозвище привычно, но это мой диагноз, Антохе знать его ни к чему.
– Не наступила, –
