мне нужно найти способ двигаться вперед в своей жизни, не используя людей, чтобы заменить то, что я потерял.
Хейзел кладет руку на сердце: — Мой мальчик, ты только что прошел этот первый шаг, приняв то, что тебе нужно преодолеть.
Это было в точности как в школе, когда учитель хвалил тебя перед всем классом. Внутри я чувствую, как меня охватывает облегчение, Пенни наклоняется, чтобы сжать мою руку от восторга. Фред начинает хлопать, признавая мое достижение. Джерри, как обычно, дуется, а затем смелым движением наклоняется ко мне и выставляет кулак. Я стучусь с ним кулаками, странно, но нормально. Неважно.
Мои глаза блуждают по загадочной девушке. Засучив рукава, я вижу красные следы чуть выше ее запястья. Их невозможно перепутать, некоторые из них — старые шрамы, а другие выглядят сырыми и новыми.
Это порезы.
Я умоляю ее взглядом посмотреть в мою сторону. Она — девушка, которой больно, может быть, даже больше, чем всем нам в этой комнате. С каждым порезом на ее бледной коже я хочу вылечить ее и дать ей надежду, в которой она нуждается. Что бы ни было в этой девушке такого, что притягивает меня, но я должен это контролировать. Что-то завладело мной, и, когда в моей голове раздаются тревожные звонки, я снова должен прекратить попытки найти следующую навязчивую идею.
Все обрывается, когда я вижу, как она поднимает голову, и ее глаза смотрят прямо на меня.
В них есть что-то знакомое. Я видела их раньше. Я ломаю голову, но ничего не могу вспомнить.
Это мой большой недостаток, и именно так я поступаю каждый раз. Мне кажется, что я вижу людей из прошлого в своем настоящем.
Перехватив ее взгляд, я качаю головой, очищая свои мысли.
— Дорогой, не хочешь выпить в баре за углом? Я угощаю, — Пенни достает двадцатку из своего декольте.
Я киваю и смеюсь над ее выходкой, не замечая, как таинственная девушка покидает комнату, исчезая без следа.
— Однажды отец застал меня в церковной одежде моей матери, расхаживающим перед зеркалом в ванной. Он избил меня до полусмерти, оставив умирать. Это был последний раз, когда я видела этого больного ублюдка.
Ужасающую историю жизни Пенни можно слушать только с бутылкой текилы и двумя рюмками. Есть части, которые заставили меня зашипеть, а есть такие, от которых мне захотелось свернуть шею человеку, который привел ее в этот мир.
Мы сидели в баре, играли в игру «давайте по очереди рассказывать свои трагические истории», после чего выпили по рюмке текилы.
— Ладно, моя очередь, — пробурчал я.
Пенни нравится, когда ей задают вопросы, в отличие от меня.
— Итак, что именно происходит на юге? Тебе нравятся мужчины или женщины?
Из ее рта вырывается смех, чуть не рассыпав арахис, который она ест: — У меня нет денег, чтобы отрезать франкенвини, и я предпочитаю мужчин, — она придвигается ближе ко мне, прежде чем схватить меня за предплечье и рассмеяться над ее комментарием, — Милый, ты просто бесподобен, и я уверена, что любая женщина, которая была рядом с твоим членом, была са… тис… фирована, — она щелкает пальцами, затем изящно наливает еще текилы в свой бокал.
— Пенни, я все по кискам. Без обид, — я хихикаю.
— Милая, я не обижаюсь, но если тебе понадобится хороший удар по заднице, ты знаешь, где меня найти.
Эта мысль заставила меня корчиться от боли, а не от удовольствия. Интересно, заинтересуется ли Эрик? Ради Бога, Джулиан, не играй в сватовство к гею. Это такая девчачья затея.
Подавив свое любопытство, я задаю вопрос, который не давал мне покоя уже несколько дней: — Так что, черт возьми, происходит между тобой и Джерри?
— Он такой незрелый маленький сопляк, которому нужно посидеть в уголке для непослушных, чтобы подумать о своих поступках, — жалуется она.
— Что он говорит?
— Я не знаю подробностей, только то, что мне рассказал Фред. Его били братья, когда он был младше. Это происходило годами, и, видимо, они заставляли его врать родителям, что это делают соседские дети. Самое ужасное, что они делали это на глазах у других детей, чтобы похвастаться. Что-то вроде пари, — она хлопнула рюмку текилы, поморщившись от того, что она обожгла горло, — Однажды он так сильно поранился, что его срочно увезли в больницу. Он все рассказал родителям, но они отказались ему верить, поэтому, когда ему было двенадцать или около того, он сбежал, чтобы жить на улице.
— Это пиздец. Сколько ему лет? — я не мог не пожалеть Джерри после рассказа Пенни.
— Я думаю, ему около двадцати.
— Он выглядит намного старше, — подумал я вслух.
— Улицы сделают это с тобой. Ладно, хватит серьезных разговоров, вы готовы немного повеселиться? — спросила она с дьявольской ухмылкой на лице.
— Конечно, Пенни Трэйшн, веди.
Мы сидим за столом с Хейзел и комнатой, полной людей, играющих в бинго. Последний раз я играл в эту игру, наверное, в восьмидесятых годах с моими бабушкой и дедушкой и их друзьями-старожилами в доме престарелых. Единственное, что изменилось, это то, что теперь я полон текилы. Бинго и текила равно очень увлекательный вечер четверга. В отличие от меня, Пенни держит спиртное без лишнего драматизма. Когда она выкрикивает «Бинго», я разражаюсь приступом смеха, заставляя всех оборачиваться и смотреть на меня. Я не понимаю, что тут смешного, но не могу остановиться, и вскоре Пенни и Хейзел присоединяются, что только добавляет уморительности ситуации.
* * *
— Итак, позволь мне прояснить ситуацию, ты всю ночь пил текилу и играл в бинго с королевой дракона? — спрашивает Тристан, почесывая голову в замешательстве.
— Я никогда не говорил «драг-квин»! — защищаясь, кричу я.
— Ладно, тогда трансвестит?
— Я не знаю, наверное, мне следовало спросить, когда это было уместно, — признаю я.
— А когда вообще уместно задавать этот вопрос? — Тристан хмыкает.
Поднимаясь с дивана, моя голова готова взорваться: — Когда ты играешь в правду и выпиваешь десятую рюмку текилы. В любом случае, какого черта ты здесь делаешь?
Я не заметил этого раньше, но у Тристана на столе стоят две чашки Starbucks. Я беру одну и делаю глоток, надеясь, что это поможет мне вылечить мою раскалывающуюся голову. Ммм… свежий кофе.
— Эрик уехал в Нью-Йорк на несколько дней, и я подумал, почему бы не провести время с моим любимым дядей! — он ликует.
— Я твой единственный дядя, — замечаю я.
— И при этом замечательный, — на его лице появляется пошловатая ухмылка. Невосприимчивый к его шутовству, я с улыбкой качаю
