– Нет, мой вор, – говорит Тереза и смотрит на Юнаса, – был скорее особенно красивым. А когда он совершал преступление, у него вечно что-то не ладилось, вор-недотепа. Он сидел в тюрьме и плакал, а Розали приходила к нему и утешала. Иногда она ловила его прямо на месте преступления, причем он мог повредить себе руку или ногу, и она помогала ему, спасает, а потом засаживает в тюрьму. Она никогда его не выпускала, вот такая была игра: этот вор все время должен был чувствовать себя слегка униженным.
– Гм-м, – мычит Юнас, честно пытаясь не закрыть глаза.
– Когда я стала постарше, – продолжает Тереза и улыбается в темноте, – однажды решила рассказать про своего преступника бабушке – папиной маме. Той самой, которая умела гадать, понимаешь?
– Гм, – снова мычит Юнас. Сон уже почти неодолим, слабо кольнула мысль, что произошло нечто непостижимое… и Йенни… Юнас спит.
– Бабушка пришла тогда в полное отчаяние, – шепчет Тереза. – Она все воспринимала буквально, она не сомневалась, что это предчувствие и что я влюблюсь и свяжусь с БАНДИТОМ-неудачником, как она назвала его. Она умоляла: если я такого встречу, нужно бежать от него, и подальше. Но мне так и не удалось найти какого-нибудь… – Тереза замолкает и смотрит на лицо Юнаса. Он спит, словно это ее ребенок, которому она рассказывала сказку, чтобы он поскорее уснул.
– Но ведь ты артист, – тихо говорит она Юнасу. Рассвет застает их все еще вдвоем на двуспальной кровати. Половина четвертого утра, в отель “Шератон” сквозь жалюзи начинает проникать свет.
В номере тихо, спокойно, уютно; номер – как место привала, где можно распахнуть чемодан и чуть-чуть передохнуть, когда что-то уже пройдено и надо набраться сил перед тем, что ждет впереди.
Белые простыни, окно лишь слегка приотворено, включен кондиционер. Сюда не проникает городской шум и чад, и здесь легко дышится.
Руки Юнаса, как обычно, покоятся на груди. Он лежит на спине, едва прикрытый одеялом, очень прямо, будто индеец, привыкший даже во сне сохранять завидное спокойствие. Поза Терезы не так безмятежна. Руки под подушкой, и ног не видно, будто она в коконе. Между Терезой и Юнасом пространство в двадцать сантиметров, спать в обнимку не пожелал никто.
В половине пятого ночной портье развешивает пластиковые пакеты с утренними газетами на дверные ручки, там, где постояльцы просили доставить газеты. В номере Терезы и Юнаса тишина и спокойствие, шаги в коридоре приближаются и исчезают, никого не потревожив, тяжелые занавески едва колышутся от дуновения ветра.
В шесть часов Тереза просыпается. Убирает волосы с глаз, привстает, опершись на локоть, Юнас лежит неподвижно. Он спит, но Тереза понимает, что любое, даже легкое движение может его разбудить.
Тереза снова осторожно укладывается. В комнате уже почти светло. Она слушает ровное дыхание Юнаса, смотрит на такой знакомый теперь профиль, никакой острой новизны, восторга перед неизведанным, только когда она смотрит на его губы, все внутри то замирает, то клокочет. Но внезапно настигает и другое чувство… Печали?
Она смотрит на Юнаса, и в ее сердце открывается рана. К глазам подступают слезы, они падают на простыни. Лежа на боку, Тереза смотрит на Юнаса и беззвучно плачет, слезы текут ручьем откуда-то из бушующих глубин сердца. Она сама не понимает, почему чувствует страшную слабость, будто плач отнимает у нее все силы, видимо, они уходят на создание этих крупных, красивых слезинок.
Тереза осторожно поднимает руку вытереть слезы. Потом осторожно вылезает из-под одеяла, и ей каким-то чудодейственным образом удается бесшумно встать с кровати и, взяв сумочку, туфли и одежду, прокрасться в ванную. Там она закрывает за собой дверь и с облегчением вздыхает, ибо эти чудеса ловкости дались ей с большим напряжением.
На белой раковине стоит несессер Юнаса. Тереза открывает его. Там лежат два флакона с шампунем из отеля “Англэ”, детское мыло, щипчики для ногтей, зубная щетка и зубная паста, все сложено, будто скоро снова переезд. Жидкость для бритья, Тереза отворачивает крышку, осторожно нюхает, но это не запах Юнаса, она разочарованно фыркает. Она осматривает боковые карманы несессера, может, там есть что-нибудь более личное, обнаруживает пакетик с нитками и иголкой из отеля в Мальме и губную помаду фирмы “Елена Рубинштейн”.
Тереза вздрагивает, ей делается жутко холодно, так холодно, что ее всю трясет. Она быстро убирает все обратно, включив горячую воду, подставляет под кран запястья, так ее учили еще в детстве, чтобы быстрее согреться.
Умывшись, она натягивает на себя одежду и, расчесывая волосы расческой Юнаса, смотрится в зеркало. Глаза черные. Губы красные.
А я красивая, мысленно отмечает Тереза.
Тереза опять лезет в несессер за помадой. Ее, той блондинки, думает она, с трудом успокоившись, и снимает колпачок. Помадой уже изрядно пользовались, розовато-бежевая с перламутром. Отвратительный цвет, думает Тереза, подкрашивая нижнюю губу. Затем она берет свою собственную, красную, проводит ею поверх бежевой, а потом все стирает бумажной салфеткой. Швыряет салфетку в ведро. А помаду решительным жестом сует себе в карман. Теперь, кажется, все.
В комнате она тихонько присаживается на край кровати. Юнас открывает глаза и смотрит на нее. Вид ничуть не заспанный, человек, уверенный в себе и очень серьезный, он и во сне был таким же.
– Мне пора, – говорит Тереза, улыбаясь как можно спокойнее, хотя внутри все горит. Медленно протягивает руку к щеке Юнаса, запускает пальцы ему в волосы и замирает, закрыв ладонью его ухо. Прижав щекой ее руку к плечу, Юнас на миг закрывает глаза.
– Тереза, я сегодня выписываюсь. Я не собираюсь больше жить здесь за твой счет.
Это, конечно, глупо, потому что номер все равно оплачен, но Тереза не протестует. Больше не стоит предлагать ему номер в отеле, лучше попросить о чем-нибудь. Но она в ответ только улыбается успокаивающей улыбкой и молча встает. В груди все ноет от сдерживаемых рыданий, вот-вот потекут слезы, губы задрожат… Нет-нет, только этого не хватало! Поэтому лучше молчать. Тереза делает несколько шагов к двери.
– Но, – Юнас слегка приподнимается, – Тереза, а ты не оставишь мне свой номер телефона?
Похоже, он все-таки заметил непролитые слезы, заволновался.
– Мне необходимо знать его, я ведь должен расплатиться, – объясняет он.
Тереза оборачивается.
– Я дам тебе номер телефона моего папы, – произносит она тихо, – у меня нет своего. На письменном столе она находит бумагу и шариковую ручку, наскоро записывает цифры и разворачивается, чтобы уйти. Надежда на то, что нет никаких правил, угасла. Конечно же правила всегда есть, они словно комок в горле – и больно, и мучительно. У двери Тереза останавливается.
